Горя желанием проявить свое дарование, Сезанн держит вступительный экзамен в Академию художеств. Он проваливается. Один из экзаменаторов – Моттез – так объясняет причину его неудачи: “У Сезанна темперамент колориста; к несчастью, он впадает в крайности”.
После этого провала несчастный кандидат с тревогой думает о приближении часа, когда он возвратится в Экс на каникулы; его друг Гильмэ едет вместе с ним, чтобы замолвить за него словечко перед отцом. Но отец берет сторону сына: в дальнейшем он уже никогда не будет пытаться отклонить сына от пути, на который тот вступил с таким великолепным упрямством.
По возвращении в Париж, после нескольких месяцев, проведенных в Эксе, Сезанн снимает мастерскую на улице Ботрейи, недалеко от Бастилии. Там он пишет ряд значительных натюрмортов, в том числе “Хлеб и яйца”, а также большой эскиз “Купающихся женщин”, навеянный впечатлениями от Рубенса.
Один старый художник, знававший Сезанна в этот период, говорил мне о нем: “Да, я его отлично помню! Он носил красный жилет и в кармане его всегда было чем заплатить за обед приятеля”.
У Сезанна была привычка, когда у него водились деньги в кармане, разбазаривать их прежде чем лечь спать. “Черт возьми! – говаривал он Золя, считавшего его транжирой, – ты что же хочешь, чтобы, если я умру сегодня ночью, мои родители получили наследство?”
Он был не только транжирой, он был вместе с тем и невероятной богемой. Его приятели рассказывали, что не раз во время прогулок ему случалось растягиваться на какой-нибудь скамье на пустыре около Люксембургского сада и из опасения, что бродяги стянут с него ботинки во время сна, употреблять их в качестве подушки.
Все эти истории приводили в отчаяние Золя, приверженного к буржуазному комфорту и раз в неделю устраивавшего у себя приемы с чаем и пети-фурами. Кроме постоянных посетителей – Сезанна и Байля, который продолжал теперь в Париже свои занятия математикой, у Золя бывали еще Антоний Валабрег, молодой поэт из Экса, Марион, также земляк, стремившийся стать живописцем, но кончивший тем, что превратился в профессора точных наук, Гильмэ и Мариюс Ру – весьма элегантный молодой человек, такой чистюля, до того с иголочки одетый, что Золя говаривал о нем с восхищением и легкой иронией: “Этот Ру, вот у кого вы не увидите следа колен на брюках!”
Легко себе представить, каков был в это время духовный облик Золя, Байля и Сезанна. Первый хотел слыть проницательным и мудрым; второй мечтал о хорошем положении; из трех Сезанн был “наиболее неуравновешенным и наиболее мятежным”[5].
Из своих первых посещений Луврского музея молодой художник вынес очень смутное впечатление потрясающей игры света и красок. По его собственному выражению зрелище, открывшееся его глазам, представлялось ему какой-то ослепительной красочной “кашей”. Особенно его потряс Рубенс. Под его влиянием он компоновал большие полотна, написанные в горячем колорите.
Золя, некогда предостерегавший своего друга против реализма, находит теперь, что он слишком