– Они…
– Они живы, здоровы и, надеюсь, благополучно нашли новое убежище, – перебила она, пряча в карман обертку от леденца.
Кунцевский резко развернулся. Шрам, рассекающий левую бровь до внешнего уголка глаза, после горячего душа выделялся сильнее обычного и словно пульсировал, выдавая волнение капитана.
– Новое? – удивленно переспросил он. – Так вы их не арестовали?
– Нет, но на них кинули бомбу, – как ни в чем не бывало, пояснила чародейка.
Кунцевский в несколько шагов преодолел расстояние между ними и упер руки в дверь по обе стороны от Геры, прожигая ее испытывающим взглядом.
Чародейка перекатила барбариску за другую щеку и, положив ладонь ему на щеку, передала свои воспоминания.
– Черт! – с чувством выдохнул Кунцевский, зажмурив глаза. – Ублюдки!
– Желаешь со мной чем-нибудь поделиться? – спросила Гера, убрав руку в карман плаща.
– Не здесь и не сейчас, – ответил Кунцевский и отстранился. – Твои в деле?
– Никак не могу знать, Аллен, – спокойно сказала Гера. – Дело-то мутнее некуда, но, как ты сам видел, они не против. Пока, по крайней мере.
– Я понял тебя. Будь на связи. Я дам знать в самое ближайшее время, когда мы сможем все встретиться и поговорить.
2.2
Ребенок сосредоточенно вертел игрушечную машинку, не замечая ни ступор отца, сидевшего на диване, ни дрожание рук бабушки, ставившей на журнальный столик чашку с ромашковым чаем.
– Это моя вина, – упавшим голосом произнес мужчина. – Я должен был вернуться раньше, но дорогу замело и мне пришлось объезжать. Поля… Поля говорила, чтобы я не ехал на машине. Послушай я ее… Она была бы жива.
Он закрыл лицо руками, и его мать положила руку ему на плечо.
– Я вам очень сочувствую, Борис Иванович, – произнес Литвинов.
Блины стояли комом в желудке, а голова просто разрывалась. Вернувшись своим ходом в участок, он хотел отправить патрульных за мужем покойной Самойловой, но, выяснив, что тот остановился у матери, жившей недалеко от участка, решил сам сходить к нему.
По дороге он забыл зайти в аптеку, и, косо поглядывая на игравшегося ребенка, молился, чтобы тот перестал тарахтеть проклятой машинкой.
– Что вы можете рассказать о Полине? – спросил Литвинов.
Вонявший прокисшей рвотой ромашковый чай также не способствовал улучшению его самочувствия, а после смски от Усова с одним единственным словом "убийство" паршивое настроение упало ниже плинтуса.
– Извините, – на редкость скрипучим голосом вмешалась мать Самойлова, – я не понимаю… Вы подозреваете, что Поличка была в чем-то замешана? Это не несчастный случай?
Литвинов скрипнул зубами. Старушка перестала дрожать и изображать горе, и перешла в агрессивную защиту, если не нападение, поставив своими вопросами майора перед выбором: сказать правду, что ее невестка была убита или, исходя из того, что отчета о вскрытии с указанной причиной смерти он в