Кабинет находился на первом этаже. Одна стена сплошь в книжных стеллажах, заполненных до предела, на другой висела сабля – подарок к семидесятилетию и его портрет, тоже к семидесятилетию написанный, дети подарили. Художнику не позировал, написано маслом по фотографии. Портрет парадный, с полковничьими погонами, наградами, орденом Красной Звезды. На третьей стене висели две картины этого же художника. На одной был изображён Енисей с высоченным берегом, на другой – лесная поляна, поросшая иван-чаем. У большого окна стоял двухтумбовый письменный стол. Вид из окна не радовал. Сосед лет пятнадцать назад поставил коробку двухэтажного дома и охладел к строительству. Участок задичал, зарос травой, глаза бы не смотрели.
Да и не смотрел Николай Мефодьевич в окно, был занят делом – перебирал магнитофонные кассеты, которые хранились в выдвижных ящиках стола. Давно кассеты стали архаикой, цифра заменила плёнку. Да рука не понималась расстаться с коллекцией. Когда-то собирали с женой. Та любила популярную классическую музыку… Несколько кассет было с романсами и ариями в исполнении Дмитрия Хворостовского. Николай Мефодьевич и сам с удовольствием слушал великого земляка. Два раза с женой ходили на его концерты, один раз в Красноярске, специально ездили. А впервые вживую услышали его в Ачинске. Ещё не гастролировал по всему миру, только-только начинал, даже в районные центры ездил.
В руки попалась кассета, помеченная: «Афган. 1981 г.» Отложил в сторону. В Афгане глаз сразу упал на японскую аппаратуру, первая серьёзная покупка – небольшая магнитола «Сони». Коротковолновый приёмник и магнитофон. Как раз перед своим днём рождением, оно первого октября, купил. Давно нет того приёмника, сорок лет миновало, а кассета осталась. На ней был голос Сани Киселёва, всего ничего, может, минуту, но… Под рукой, на книжном стеллаже, стоял двухкассетник. Николай Мефодьевич поставил афганскую кассету, включил перемотку, начал искать Саню.
Познакомились они мальчишками в Енисейском районе Красноярского края. Коля Марков из старообрядческой деревни Якша. Отчаянные приверженцы старой веры в период гонений забрались в енисейскую таёжную глушь. Коля родился через три года после Великой Отечественной войны. С неё не вернулся в Якшу первый муж его мамы, погиб в Польше. Второй, Мефодий Дормидонтович, тоже воевал, прибыл в Якши победителем, но не ревнителем старой веры, не больно-то придерживался заповедей отцов. Как говорил дед Трофим: «Шельмец, обрюхатил твою мамку и был таков!» Коля толком не понимал, что такое «обрюхатил», но то, что папка его не лучшим образом поступил, это доходило до детского умишки. Папка уехал, якобы учиться, на этом его интерес к сыну закончился.
Дед Трофим был не родным дедом. Родным приходился его старшим братьям Виктору с Костей и сестре Серафиме. Носил дед большую бороду, седую лишь наполовину, хотя было за семьдесят. Скорый на ногу, кряжистый, играючи по осени ворочал мешки с картошкой. В его доме открыто висели старинные иконы, а на особой полке лежали и стояли церковные книги. Среди кержаков дед Трофим был уважаемым человеком. Перед войной приехал в деревню исследователь старообрядчества, дед называл его «профессор из Москвы». Профессор он или ниже чином, доподлинно неизвестно, дед называл профессором. Известно, старообрядцы сторонятся чужаков, но москвич нашёл подход к деду Трофиму, тот пригласил гостя на постой к себе. Война застала профессора в Якше. Учёному пришла телеграмма с требованием вернуться в Москву, но почему-то профессор не захотел брать под козырёк. «Поживу ещё у тебя, Трофим Викторович?» – спросил деда Трофима, а тому жалко что ли. Наоборот – интересно с умным человеком поговорить, поспорить. Профессор, принимая решение остаться в Якше, скорее всего, надеялся, забудут его в военной кутерьме. Но нет, однажды пришли люди из органов, взяли под белые ручки и увезли.
У деда осталось в доме несколько книг москвича. Бережно хранил их. «Вдруг приедет», – говорил, не особо надеясь на такой исход.
Ух, обрадовался, когда пришла открытка из столицы, профессор поздравлял с Новым годом. Николай уже читать умел, дед и учил ещё до школы. На открытке был нарисована Спасская башня кремля с часами. На обороте поздравление красивым почерком.
– Живой! – радовался дед. – Я грешным делом думал: упекли на Соловки за дезертирство! Или того хуже!
Открытка пришла после смерти Сталина.
Смерть вождя Коля хорошо помнил. В Якше стоял большой двухэтажный дом. Единственный двухэтажный в деревне. На века срубленный из листвяка он объединял в своих стенах два направления человеческого бытия – труд и культурный отдых. На первом этаже размещался клуб, на втором – колхозная контора. В контору прямо с улицы вела большая, метра в два шириной, лестница. В конторе стоял большой ламповый приёмник. Едва не вся деревня собралась вокруг него в тот мартовский день, тут же с мальчишками крутился Коля. Радио объявило о смерти вождя. Плакали не только женщины, суровые бородатые мужики вытирали слёзы. Ту картину Николай Мефодьевич