– Тогда зачем ты кепку пенсионерскую напялил, если не считаешь себя старикашкой? – поддержал я товарища.
– Да как вы смеете?!
Мужчина покраснел от злости, его возмущению не было предела.
Меня всегда удивляли такие люди. Ну вот чего ты сидишь здесь и нагоняешь на всех негатив, тебе не все ли равно, кто тут орет (судя по тому, как он выразился), учитывая, что мы вовсе не орали. Мы просто смеялись, но, видно, люди к старости забывают, что такое смех и его редкий звук начинает их бесить. Если сам жизнью недоволен, то зачем на других срываться, нагнетать ситуацию? На этот вопрос я не знал ответа.
Я посмотрел на Димона, и на моем лице расцвела многообещающая улыбка.
– Это то, о чем я думаю? – спросил мой товарищ.
Я кивнул.
– Серый, Серый, – позвал Серёгу Димка. – Код красный! Третьяковка.
– Что прямо сейчас?
– Именно, – подтвердил я.
Двери вагона в очередной раз затворились после короткой остановки.
Димон вышел на середину вагона и начал во весь голос петь, окончательно выводя из себя пассажиров. Большинство людей в вагоне начали в открытую поддерживать помидора в кепке. Чем ещё больше меня раззадорили. Пока Дима пел, мы с Серегой подошли и открыли его рюкзак, в котором лежали баллончики с краской.
– Вот они, мои дорогие!
Я вытащил красный баллончик и спрятал под джинсовкой.
– День дурака был на прошлой неделе, вы немного опоздали, клоуны! – пытался задеть Димона мужчина в кепке.
– Простите не знаю, когда день вредных пенсионеров, но что-то мне подсказывает, что не сегодня, – подключился к перепалке Серёга.
Пока мои друзья отвлекали внимание, я высматривал поле для своего творчества.
Мы простояли ещё один переезд до следующей станции. К моему сожалению, в вагон зашли новые люди, которые были ни причем. Но им предстояло стать свидетелями нашей накаляющейся межвозрастной борьбы. Двери закрылись, Димка продолжал горланить песни, а Серёга вступил в жаркую перепалку с тремя пассажирами во главе с помидором. Я вытащил баллончик и приступил к своей роли в операции под кодовым названием "Третьяковка". Красный цвет ярко выделялся на светлых стенах вагона. Я успел нарисовать несколько смеющихся рожиц на окнах, на меня наконец-то обратили внимание. Одна из самых недовольных пассажирок воскликнула:
– Ах ты вандал, прекрати немедленно!
Для меня это было оскорблением: я не вандал – я художник. И это мое выражение творчества! Я принялся ещё быстрее рисовать, стараясь за короткое время оставить как можно больше красных пятен в вагоне. Это было органично, учитывая, что ветка метро, по которой мы ехали, была красная. Я нарисовал свое главное художество на самом видном месте: уродливый тролль в точно такой же кепке, как у мужика. Пассажиры кричали, возмущались, некоторые стали хватать Димку и Серёгу за руки, но они всеми способами ограждали меня от народного недовольства.