хранящем чужие газы. Свиридов был с детства болезненно щепетилен во всем, что касалось гигиены. Это не у листеров были его проблемы, это у него оказался их микроб, общая инфекция – и разделять с двумя сотнями сограждан их ужас и любопытство было так же противно, как соприкасаться с их шубами в метро. В его жизнь властно влезли сто восемьдесят человек, пятьдесят семь из которых уже обрели лица и имена. Свиридов был теперь уже не сам по себе, но один из них, – и это было самое противное; если ты умираешь в чумном бараке, под стоны сотни себе подобных, – ты не так прожил жизнь. Чем отдельнее от всех становишься, тем правильней вектор; лучшая смерть – та, которой вообще никто не увидел. Где-нибудь в горах, на леднике, среди снежной пустыни. Он с детства, с книг об освоении планеты представлял это так и завидовал. В некотором смысле и отцу повезло – его никто не видел мертвым, взял и избавил всех от себя, чего лучше?
