– Ждем еще одного. Мистера Уиттингема.
– Он никак не мог приехать на поезде, который приходит в девять тридцать три, иначе уже был бы здесь. Я не видела его на станции. Возможно, он едет на машине и опаздывает.
– Мистер Эмброуз сказал, что он приедет на поезде. Велел его подождать.
Мисс Лайл нахмурилась и вперила взгляд в воду. Прошло еще две минуты, потом лодочник крикнул:
– Вот он. Идет. Вот мистер Уиттингем. – Трижды заверив всех в появлении Уиттингема, он стал готовиться к отплытию. Корделия подняла голову и через ослепляющую пелену солнечных лучей увидела нечто похожее на саму смерть на ходулях, которая брела к пристани, сжимая в костлявых пальцах тканевую дорожную сумку. Она заморгала, и когда наконец смогла сфокусировать взгляд, нечто обрело человеческие очертания. Глазницы постепенно превратились в глаза, живые и немного удивленные. Что же касалось комплекции, этот человек действительно казался самым худым и безнадежно больным из всех передвигавшихся без посторонней помощи людей, которых ей доводилось видеть. Однако его голос звучал уверенно, а слова лились легко и непринужденно.
– Простите, что задержал вас. Я Айво Уиттингем. Мне казалось, что пристань намного ближе, и я пошел пешком, а потом, разумеется, уже не смог поймать такси.
Он отверг помощь Олдфилда – правда, без всякого раздражения, и уселся на носу, а сумку поставил между ног. Все молчали. Наконец веревку отсоединили от швартовой тумбы, моряк смотал ее и бросил на борт, мотор вздрогнул и ожил. Почти незаметно судно отчалило от пристани и направилось в открытое море.
Прошло десять минут, но остров, к которому они подбирались с черепашьей скоростью, был все так же далеко, хоть они и отплывали все дальше от берега. Рыбаки на пирсе уменьшились до размеров спичечного коробка, гул города заглушил шум мотора, и, наконец отдалившись, Спимут превратился в разноцветное пятно. Горизонт приобрел бледно-фиолетовый оттенок, сгущавшийся вокруг низких облаков, от которых отделялись кремовые островки и, почти не колеблясь, всплывали в ясную лазоревую высь. Маленькие волны словно мерцали, наполненные светом, который впитывали из чистого воздуха и вновь отражали в бледную голубизну неба. Корделия подумала, что море и берег в отдалении напоминают ей картину Моне – мазки яркой краски на фоне полос другого цвета, так что сам свет становился осязаемым. Она наклонилась через борт и погрузила руку в бурлящую воду. У нее перехватило дыхание от холода, но она продолжала держать руку под водой, расставив пальцы и пытаясь поймать три маленьких волны, искрящихся на солнце. Она наблюдала, как сияющие капельки оседают на волосках на ее предплечье. Из оцепенения ее вывел женский голос. Роума Лайл обогнула каюту и, подойдя к ней, произнесла:
– Эмброуз Горриндж всегда так поступает: присылает Олдфилда, который оставляет гостей в одиночестве, вынуждая их