– Ты что о себе возомнил, мелкий утырок? – и смачно плюнул мне в глаз.
Затем он ударил меня в лицо, и еще раз.
Сквозь шум в ушах я услышал голос.
– Ватсон, – крикнула Холмс, как мне показалось, откуда-то издалека, – ты что, совсем охренел?
Наверное, это первый случай в мире, когда воображаемый друг стал реальным. Ну, пока не совсем реальным – она все еще оставалась для меня размытым видением. Но ведь мы с ней неслись по лондонской канализации, держа друг друга за грязные руки. Мы выведали государственную тайну и неделями скрывались от Штази[5] в пещере в Эльзас-Лотарингии. Мое больное воображение рисовало, как она спрятала микрочип со всей информацией в маленькую красную заколку, которой убирала свои светлые волосы; именно такой я представлял ее когда-то.
Если честно, мне нравилась эта размытость. Стертая грань между сном и реальностью. И, когда Добсон говорил все эти мерзости, я набросился на него оттого, что он грубо впихнул Холмс в реальный мир, где люди бросают мусор прямо во дворе, мочатся там, где гуляют, и где всякие козлы чморят девушку просто потому, что она не стала с ними спать.
Понадобилось четыре человека – включая потрясенного Тома, – чтобы оттащить его от меня. Я лежал, вытирая слюну с глаз, пока кто-то не наклонился и не заслонил мне свет.
– Поднимайся, – сказала Холмс.
Руку она мне не протянула. Вокруг нас собралась толпа. Еще бы. Меня слегка покачивало, но благодаря адреналину боли я не чувствовал.
– Привет, – сказал я тупо, вытирая кровь под носом.
Окинув меня взглядом, Шарлотта повернулась к Добсону.
– О, малыш, не могу поверить, что ты дрался за меня, – произнесла она, растягивая слова.
В толпе раздались смешки. Добсона все еще держали друзья, и даже отсюда я слышал его тяжелое дыхание.
– Ну раз ты победил, полагаю, я должна раздвинуть перед тобой ноги прямо здесь. Или тебя возбуждают только девушки под кайфом и в отключке?
Одобрительные крики, улюлюканье. Добсон выглядел скорее ошарашенным, чем разозленным; он обмяк в руках своих друзей. Я прыснул – не смог сдержаться. Холмс развернулась и уставилась на меня в упор.
– А ты – ты мне не парень, – сказала она ровно, своим обычным голосом. – Хотя то, как ты на меня таращишься, бессвязно бормочешь и дергаешь указательным пальцем, когда я заговариваю, означает, что ты очень хотел бы им быть. Думаешь, ты защищал мою «честь», но ты ничем не лучше его. – Она указала большим пальцем на Добсона. – Меня не надо защищать. Я в состоянии сделать это сама.
Кто-то свистнул; кто-то стал медленно аплодировать. Выражение лица Холмс не менялось. Подошли учителя, потом и декан; меня допрашивали, ставили компресс