Однако меня бабушка любила, это уж точно. Если вдруг нет защиты и понимания ни от матери, ни от отца, ни от деда, то беги к бабке, уткнись к ней в подол и реви безжалостно, она-то поймёт и защитит.
Её лицо – как тусклый ночник в моей комнате, засыпаешь под него тихо и спокойно. Её руки – как две мягкие подушки, от которых пахло чем-то вкусным. Её слова – как та сгущёнка, какую она приносила с работы.
Это в детстве, когда мы жили все вместе. Вскоре после смерти деда мы уехали жить в новую квартиру, а в старой бабушка осталась одна. Болела всё время и ждала в гости. Иной раз заедешь к ней, а там всё, как в прошлом: герань на подоконнике, запах «Ландыша серебристого» и позывные «Маяка» из радиоприёмника. Только она сама раз от раза делалась всё бледнее, точно вечерние сумерки, и уже мало была похожа на ту мою бабушку из детства. Я вырос и всё понимал: за сумерками всегда наступает ночь.
Как и все, долг родине она отдала: всю жизнь проработала поваром в столовой Рабрыбхоза. Продолжению рода тоже. Вот, собственно, и всё.
Похоронили рядом с дедом. Годы жизни: 1949-2017.
Отец
У моего отца – сухое, костлявое тело, лысина и усы, которые он не брил, кажется, с тех пор, как пришёл из армии. И ещё странный живот, будто приставленный: сам худой, а пузо торчит, точно проглоченный мячик.
Мать говорит, что это у него от нервов. Где-то раз в месяц на ЕБПХ случается авария – какая-нибудь труба лопается, нефть и газ вытекают, и всё производство останавливается. Тогда вызывают отца и ещё человек двадцать таких, как он, и они лезут в вытекшую жижу затыкать дыру. В этой жиже не то что бы страшно (все привыкшие), но нервы всё ж таки на пределе, потому что в любой момент может рвануть. Отец потом покупает ящик пива и весь день пьёт, глядя в телевизор. И нервы у него успокаиваются.
Он дорожит своей работой, так как она ему досталась по блату. Дед в 90-х, когда ещё был мастером, поговорил там с кем-то, а этот кто-то ещё с кем-то поговорил, так и взяли, но сказали, чтоб не подвёл. Нельзя было того, кто поговорил, подвести. Так что даже и теперь боязно подводить.
Отец мой – из поколения шпаны, которая гоняла на мотоциклах по городу, цистернами глушила портвейн и разлагала своими непотребствами одряхлевший советский уклад. Он мог переплыть Угрюм с сигаретой во рту и заявиться домой под утро с фингалом и лахудрой в сетчатых колготках. Его комната была обклеена голыми тётями и дядями с женскими волосами, а под подушкой он прятал кастет и кассеты «Красной плесени».
В общем, таким сложно доверять ответственную работу. Прабабка в свойственной ей манере называла его несчастным алкоголиком, которого для науки надо отправить валить лес в Сибирь. Может быть, Бог услышал эти её святые молитвы, и поэтому отец попал в армии в стройбат, а оттуда пришёл познавшим жизнь без прикрас и в скором времени взялся за ум.
Пошёл на работу, где нельзя подвести, затем женился и продолжил род. Так