Чудное мгновенье. Дневник музы Пушкина. Анна Керн

потчевать водкой отца моего, и жили тогда в нашей чистой избе, а в другой, чистой же, ваш батюшка и матушка». – «Помню, помню, мой милый, – сказала я (хотя вовсе его-то самого не помнила). – Так ты пришел со мной повидаться, это очень приятно». – «Да кроме того, – сказал он, – я пришел просить вас, нельзя ли вам, матушка, откупить нас опять к себе; мне пишут мои старики, сходил бы ты к нашей прежней госпоже, к генеральше такой-то, да сказал бы ей, что вот, дескать, мы бы рады-радешеньки ей опять принадлежать, что при ревизии теперь в двух селениях прибавилось много против прежнего, что мы и теперь помним, как благоденствовали у дедушки их, у матушки и у них самих потом; скажи ей, что мы даже согласны графу Шереметеву внести половинную цену за имение и сами на свой счет выстроим ей домик, коли вы согласны нас у него откупить опять».

      Это предложение было так трогательно и вместе так соблазнительно, что я решилась его сообщить Елизавете Михайловне Хитровой вскоре после кончины матери моей, и она по доброте своей взялась хлопотать.

      Вот 1-я записка ее⁹:

      «J’ai recu hier matin votre bonne lettre, Madame, j’aurais ete Vous voir sans une grave indisposition de ma fille. Si Vous etes libre de venir demain a midi, je Vous recevrai avec bien de la joie.

El. Hitroff».

      Вследствие этой-то записки Александр Сергеевич приехал ко мне в своей карете, в ней меня отправил к Хитровой.

      2-я записка Хитровой написана рукою Александра Сергеевича. Вот она:

      «Chere Madame Kern, notre jeune a la rougeole et il n’y a pas moyen de lui parler; des que ma fille sera mieux j’irai Vous embrasser», – а ее рукой —

«El. Hitroff».

      Опять рукою Александра Сергеевича:

      «Ма plume est si mauvaise que Madame Hitroff… s’en servir et que c’est moi qui ai 1’avantage d’etre son secretaire.

A.».

      Следует еще одна записочка от Елизаветы Михайловны Хитровой (ее рукой):

      «Void, ma tres chere, une lettre de Che(remete)ff – dites moi ce qu’elle contient. J’allais Vous la porter moi-meme, mais j’ai un vrai malheur, car voila qu’il pleut.

E. Hitroff».

      Потом за нее еще рукою Александра Сергеевича, предпоследняя об этом неудавшемся деле:

      «Voici la reponse de Ch(eremete)ff. Je desire, qu’elle soit agreable. Madame Hitroff a fait ce qu’elle a pu. Adieu, belle dame, soyez tranquille et contente et croyez a mon devouement».

      Самая последняя была уже в слишком шуточном роде, – я на нее подосадовала и тогда же уничтожила. – Когда оказалось, что ничего не могло втолковать доброго господина, от которого зависело дело, он писал мне (между прочим):

      «Quand Vous n’avez rien pu obtenir, Vous, qui etes une jolie femme, qu’y pourraije faire, moi, qui ne suis pas meme joli gargon… Tout ce que je puis ronseiller, – c’est de revenir a la charge etc., etc., – et puis jouant sur le dernier mot…»

      Меня это огорчило и я разорвала эту записку. Больше мы не переписывались и виделись уже очень редко – кроме визита единственного им с женою Прасковье Александровне. Этой последней вздумалось состроить partie fine[19], и мы обедали все вместе у Дюме¹⁰, а угощал нас Александр Сергеевич и ее сын Алексей Николаевич Вульф. Пушкин был любезен за этим обедом, острил довольно зло, и я не помню ничего особенно замечательного в его разговоре. Осталось только– в памяти одно его интересное суждение. Тогда только что вышли повести Павлова, я их прочла с большим удовольствием, особенно «Ятаган»¹¹. Брат Алексей Николаевич сказал, что он в них не находит ровно никакого интересного достоинства. Пушкин сказал: «Entendons-nous (Попробуем