У отца нрав крутой, но отходчивый. Когда нужно, мог и супругу взнуздать. С трудом, но все же, кое-как смог втолкнуть семейство на борт.
– Сере-ожа-а!
Цеплялась за мужа, будто навсегда расставались. Подвывала.
– Удачи, родные! – Батя в последний раз крепко обнял их с мамой. – До свидания! Скоро увидимся. Пашка, ты присмотри там за мамой.
Последние слова сказаны, и Павел смотрел в спину уходящего отца. Батя оглядывается, в глазах его читается сожаление. Видно, что он бы и остался здесь, но не судьба.
Салон – цыганский табор. Восемь рядов по четыре кресла, народу – как сельди в бочке набилось. Проход занят людьми и вещами. По салону из динамиков разнесся хриплый мужской голос:
«Просим вас пристегнуть ремни. Уплотняйтесь товарищи, уплотняйтесь! Не в гражданском лайнере летим!»
Самолет, пробежав по ВПП, пошел в отрыв, звук двигателей ни с чем не сравнимый, а сильная вибрация заставила напрячься. Явный перегруз, к гадалке не ходи. Павел думал, зубы выпадут. Наз-з-зойливое, навор-р-рачиваемое на постоянное усиление «рррр», убивает нервные окончания. На высоту еще не поднялись, как началось «хождение по мукам». Многие в рвотных массах, бледные плачуще-кричащие дети, воздушные ямы, натуральный скотовоз, который, казалось уже при взлете сделал с людьми все, что причиталось по программе полета, но все же они покинули город ветров и солнца, а с недавних пор, город ненависти к русским людям.
Самолет поднялся… Шум, гул, перепад давления – уши закладывало. …Занял предназначенный ему эшелон. Перегруз ощущался в каждой секунде полета. Двигатели ревут надсадно. Дыр-дыр-дыр! Трясет, ну точно трактор «Беларусь» по ухабам скачет. Все дело в воздушных ямах – провал, невесомость, когда почти паришь над креслом, после приседания – ощущение устойчивого пола под пятой точкой организма. Только успокоились – болтанка, а с нею детский плач и женские крики. Над ухом шепот:
–Угробят изверги! Как пить дать угробят!
Павел слегка отстранился от вцепившейся в него матери, повел глазами. Старая женщина, прикрыв веками взгляд, что-то шепчет сама про себя. Конечно, в этом всем неудобстве мало хорошего, но терпимо. Скосил глаза в другую сторону, на притихшую маму, расстроился еще больше. Мать бледная как полотно, отрешенная от салонного брожения, бездумно уставившись в одну точку. Кажется даже, не воспринимает действительности.
По времени уже часа полтора летели, когда на борту началась сильная болтанка. В салоне резко стемнело, самолет влетел в облачность. Соседствовавшая с Павлом бабка, глядя в иллюминатор, прежним шепотом повторяла, что, что-то не так с самолетом.
Может и не так. Самолет буквально подскакивает в воздухе. Прыгает вверх и падает вниз. Узлы и сумки слетают с полок. По салону кубарем катались коробки, авоськи с фруктами и едой, что-то рассыпалось, кого-то облили. Пассажиры начали паниковать, плакать и кричать. Мать же не отпускала руку сына, выдохнула слова:
– Это конец, все кончено!
Не успел осадить или подбодрить. Ее ногти, словно когти