По внешности опознать стража нельзя. Стражи не носят ни мантии, ни мундира. Их обязанности постоянно меняются. Большинство остается в Гавани, но есть и те, кто скитается поверху, невидимый, незаметный. След золотой пыли на ладони ничего не значит для тех, кому не внятно ее значение. А меч-татуировку легко скрыть.
Может показаться, что они ничему не служат, но это не так.
Они знают, чему служат.
Что они охраняют.
Они понимают, кто они, и только это имеет значение. Они понимают: быть стражем – это быть готовым к смерти. В любой момент.
Быть стражем – значит, носить смерть на груди.
Закери Эзра Роулинс стоит в коридоре и смотрит на обрывок тетрадного листка, когда из гостиной появляется Кэт, снова в своих многослойных зимних одежках.
– О, ты еще здесь! – замечает она.
Закери складывает бумажку и кладет ее в карман.
– Кто-нибудь говорил тебе, что ты на редкость наблюдательна? – интересуется он. Кэт шлепает его по руке, и он кается: – Да, заслужил!
– Слушай, мы с Лекси собрались выпить в “Грифоне”, хочешь с нами? – Через плечо она показывает на театроведку с разноцветными дредами, которая надевает пальто.
– Конечно, – отвечает Закери, поскольку расписание работы библиотеки не позволяет ему ринуться туда прямо сейчас и разобраться с листком, который у него в кармане, а в “Смеющемся грифоне” подают отличный “сайдкар”, коктейль из апельсинового ликера, коньяка и лимонного сока.
Сквозь снегопад они втроем преодолевают расстояние от кампуса до центра города, где на коротенькой улочке сосредоточены бары и рестораны, сияющие на фоне ночного неба, а ветви деревьев, окаймляющих ее, все в ледяных шубах.
Они продолжают разговор, начатый во время занятия, так что Кэт с Лекси, чтобы ввести Закери в курс дела, плавно переходят к рассказу о предыдущей дискуссии и в тот момент, когда они добираются до бара, объясняют ему, что такое созданный для определенного места, взаимодействующий именно с ним, с этим местом, так называемый “сайт-специфик” спектакль.
– Ну, не знаю, я не большой спец по участию публики, – говорит Закери, когда они усаживаются за угловой стол.
А ведь он и позабыл, как ему нравилось в этом баре, с его потемневшим деревом и неприкрытым светом лампочек Эдисона, ввинченных в разномастные древние патроны.
– Да я и сама терпеть не могу, когда публика вмешивается, – уверяет его Лекси. – Нет, тут скорей речь о самостоятельности, человек сам решает, куда он пойдет, куда влечет его сердце и на что ему хочется посмотреть.
– В таком случае, как можно быть уверенным в том, что каждый, кто пришел на спектакль, увидит всю историю целиком?
– Гарантии никакой нет, но если позаботиться о том, чтобы там было, что смотреть, есть надежда, что зритель и сам сумеет понять, что к чему.
Они заказывают коктейли и половину всех закусок, которые есть в меню, и Лекси рассказывает о своем дипломном проекте, в котором разрабатывает, помимо прочего, идею, согласно которой зрителям