– В награду дам тебе что хочешь. Выскажи твоё желание, не стесняясь.
Тогда Ёсихидэ – что бы вы думали? – дерзко сказал:
– Пожалуйста, отпустите мою дочь!
В других дворцах – дело особое, но тех, кто служил его светлости Хорикава, так ласкали… Где ж ещё найдётся человек, который бы так грубо обратился с подобной просьбой? Это даже его светлость, такого великодушного, видимо, рассердило, и он некоторое время только молча смотрел в лицо Ёсихидэ, а потом изволил резко сказать: «Нельзя», – и тут же поднялся. И такие вещи повторялись несколько раз. Как вспомнишь теперь, пожалуй, с каждым разом его светлость изволил смотреть на Ёсихидэ всё холоднее. Да и девушка, должно быть, беспокоясь за отца, часто приходила в комнаты камеристок и горько плакала, кусая рукав. Тогда толки о том, что его светлость влюбился в дочь Ёсихидэ, ещё усилились. Некоторые даже говорили, будто ширмы с муками ада появились-де из-за того, что девушка противилась желаниям его светлости; но этого, разумеется, не могло быть.
Как я понимаю, его светлость не хотел отпустить дочь Ёсихидэ потому, что он с жалостью думал о судьбе молодой девушки. Он милостиво полагал, что, чем оставлять её у такого упрямого отца, лучше держать её у себя во дворце, где ей жилось привольно. Разумеется, он благоволил к милой девушке. Но что у него были сластолюбивые помыслы, это досужие выдумки. Да нет, можно сказать, что это просто ложь, лишённая всяких оснований.
Но, как бы там ни было, только уже в то время, когда Ёсихидэ из-за дочери оказался почти в немилости, его светлость, – о чём он помыслил, не знаю, – вдруг призвал к себе художника и повелел ему разрисовать ширмы, изобразив на них муки ада.
Стоит только сказать: «Ширма с муками ада», – как эта страшная картина так и встаёт у меня перед глазами.
Если взять другие изображения мук ада, то надо сказать вот что: то, что нарисовал Ёсихидэ, не похоже на картины других художников, прежде всего, как бы это сказать, по расположению. В углу на одной створке мелко нарисованы десять князей преисподней, а по всему остальному пространству бушует такое яростное пламя, что можно подумать, будто пылают меч-горы, поросшие нож-деревом. Только кое-где жёлтыми или синими крапинками пробивается китайская одежда адских слуг, а так, куда ни кинь взгляд, всё сплошь залито алым пламенем, и среди огненных языков, изогнувшись, как крест мáндзи, бешено вьётся чёрный дым разбрызганной туши и летят горящие искры развеянной золотой пыли.
Уже в этом одном сила кисти поражает взор, но и грешники, корчащиеся в огне, – таких тоже почти что не бывает на обычных картинах ада. Среди множества грешников Ёсихидэ изобразил людей всякого звания, от высшей знати до последнего нищего. Важные