– Разве они совсем тупые. Боец – это вон Молодой или через пару лет Грёма… Приветик, Грёма. Хочешь колбаски?
Муха простосердечно, беззлобно и ненамеренно игнорировал преображение Грёмы в Сергея Ивановича. Он его не видел. Запомнившийся ему смешной и растерянный парнишка мог пройти сколь угодно долгий и трудный путь внутреннего развития, но ни на волос не приблизиться к тем формам духовной дебелости, которые Муха бессознательно сопрягал с настоящими именами. Муха вообще не заметил, что Грёма в этом смысле куда-либо шёл, и, сделав попытку представить движение по направлению к Сергею Ивановичу не только в виде карьерного роста, его фантазия не изобрела бы ничего сверх седин, аляповато наклеенных на всё то же гладкое чело. Когда в ответ на дружелюбное приветствие Грёма покраснел, назвал Муху «любезным» и предложил обращаться к нему по форме либо, что всего предпочтительнее, не обращаться вовсе, Муха оторопел, но не оскорбился. «Что на него нашло?» – спросил он. «Спасается никем не преследуемый», – ответил Фиговидец, но это было лишь острое несправедливое словцо.
Головорезы Молодого застряли где-то между настоящими именами и кличками. «Жека», «Серый», «Санёк», «Колян», «Димон» можно было произнести так, чтобы пробил озноб узнавания: холодок ножа, рёв попойки, кураж жлобов, – но была бы в этом и двусмысленность, позволяющая желающему расслышать совсем иные простые истины: братство, не убитая детством или юностью верность, широта душ. Особенно повезло Серому, из имени которого сам собой выпрыгивал волк, а не представление о тусклом и невыразительном цвете посредственности.
Так они и взирали на мир, со спокойствием не поддающихся дрессировке животных. Когда небольшой группкой начальства мы отправились инспектировать высотку, Молодой взял пару близнецов, похожих не столько друг на друга, сколько на одну и ту же чуду-юду, начертанную поперёк страницы учебника бестрепетной рукой хулигана со способностями: лохматый шкаф в шерстяной шапке, из-под которой блестят круглые, смелые, бессмысленные глаза. Назвать эти глаза недобрыми было бы преувеличением. В них райски отсутствовали сведения о добре и зле. Потому же, почему близнецы казались лохматыми, хотя ничего лохматого, за исключением меховой оторочки на капюшонах курток, в них не было, такой взгляд, сам по себе не нёсший угрозы, заставлял одних подобраться, а других зайтись от ужаса. В такие секунды люди непроизвольно хватаются за грудь, почти уверенные, что сердце оторвалось и глухо валится вниз.
Звали их Жека и Димон, но быстрее они откликались на общее «братовья». Когда я послал одного вперёд, близнецы двинулись слаженной парой. «Пусть, – со смехом оказал Молодой. – Они друг без друга срать не умеют».
Молодой, как говорится, дышал полной грудью. Возможно, он ещё сам не сознавал, что вырвался, но двигался и смотрел иначе. Его лицо просветлело. В жестокой открытой улыбке ещё не было настоящего возбуждения, запала; она появлялась и пропадала, как пробегает тихий ветер, у которого нет цели не то что крушить деревья и крыши, но даже