Часть исследователей полагает, что брак Марии Андреевны был счастливым и что только первые годы его были омрачены отсутствием детей, непривычной для молодой женщины, выросшей в русской барской семье, и малообщительностью мужа.
Под руководством мужа Мария Андреевна изучала медицину и помогала больным, работая также в женской тюрьме. По воспоминаниям её дочери, однажды Марию Андреевну случайно заперли вечером в остроге, и она, не желая никого беспокоить, провела ночь в тюрьме.
С Жуковским они встречались редко. Иногда он заезжал в Дерпт поглядеть на первенца супругов Мойер, дочку Катеньку. Маша светилась от счастья, наблюдая, как Василий Андреевич качает на руках её ребенка.
В скором ожидании второго ребёнка она звала Жуковского приехать, утешить её: беременность протекала тяжело.
Мойер тревожился, и не напрасно. Мария не справилась с нездоровьем и 18 марта 1923 года скончалась во время родов. Ребёнка спасти не удалось.
Жуковский, который незадолго до этого гостил у Мойеров и за десять дней до смерти Марии покинул Дерпт, не успел на её похороны. Он был сражён страшным известием. Только недавно он примирился с мыслью о потере, но всё случилось так окончательно и безвозвратно!
Родная сестра Марии, Александра, вручила ему последнее Машино письмо: «Друг мой! Тебе обязана я самым живейшим счастьем, которое только ощущала! И всё, что ни было хорошего, всё было – твоя работа. Сколько вещей должна я была обожать только внутри сердца! Знай, что я всё чувствовала и всё понимала. Теперь – прощай!»
Жуковский плакал. Но вдруг его обволокла знакомая умиротворенность и этот теплый ветер, и облака, стремящиеся вдаль. Позже он написал:
«Право, в небе, которое было ясно, было что-то живое. Я смотрел на него другими глазами. Это было милое, утешительное, Машино небо».
Жуковский оставался в Дерпте около двух месяцев. Он сделал план надгробного памятника в виде креста с распятием и написал тексты для могильной плиты, включив в них два изречения из Евангелия, которые особенно часто повторяла покойная: «Да не смущается сердце ваше» и «Придите ко мне вси труждающиеся».
Его душевное состояние нашло отражение в горестных и одновременно поэтичных письмах, продиктованных «сердечным воображением».
«Солнце мирно освещало этот клочок земли, который скрыл её от моих взоров. Там царила тишина, не скажу ужасная, но непостижимая и доводящая до отчаяния», – писал он 25 марта, по приезде в Дерпт, будущей императрице Александре Фёдоровне, – «Не Великой Княгине, но другу, одно существование которого служит утешением».
Особенно откровенно он делился своими чувствами с Авдотьей Петровной