– До того дня я наивно полагал, что не боюсь смерти, но сказать, что я испугался, значило бы не сказать нечего. Тысячи холодных иголок впились в моё тело, сковав его вместе с разумом, ибо я решил, что сам Януш, принц мёртвых, выбрался из своего подземного царства, чтобы почтить меня визитом и забрать с собой.
– Как он выглядел?
Даргамец закашлялся, и на его глазах выступили капельки слёз. Он не имел возможности смахнуть их или вытереть, и они вперемешку с грязью и кровью, тоненькими ручейками стекали по его небритым щекам.
– Высокий и тощий как свеча, и смертью от него разило так, словно не человек перед тобой сидит, а покойник. А вот глаза у него живые, голубые как небо, и холодные, словно кусочки льда.
– Он не называл имени? – возбужденный Уриил подался было вперед, но услышав предостерегающее ворчание Барбаду, поспешил вернуться на место.
– Хозяин Гор не удостоил меня такой чести. Никогда бесконечное небо не будет представляться перед листочком, сорванным с дерева, порывом ветра. Он напоил меня из чёрной чащи украшенной серебреными пауками, и я уснул, убаюканным холодным мерцанием звёзд. Когда я очнулся, у меня во рту всё ещё стоял терпкий привкус вина, но теперь к нему добавилось ощущения, разгоравшегося в желудке пожара. И вот тогда, сидя на стылой земле за несколько часов до рассвета, я внезапно осознал, что Хозяин Гор извратил мою сущность, словно гончар испортивший кувшин, у которого и без того хватало изъянов…
– Я не совсем тебя понимаю, – Уриил поскрёб гладкий подбородок кончиком указательного пальца.
Даргамец лишь усмехнулся и покачал головой, словно ему была понятна вся глупость и недалёкость, беседующего с ним человека. А может он попросту не ждал понимания, отчаявшись встретить кого то, готового поверить в его искренность.
– С той поры внутри меня образовалась червоточина и она точила меня, подобно реке крошащей прибрежные камни. Я видел сны, которые возвращали меня к тому костру, и сидя рядом с мрачным человеком, я внимал историям о далёких войнах и героях, чьи кости истлели задолго до рождения моего деда. В насмешку над голодом, вынуждавшим меня питаться за двоих, а то и троих здоровых мужчин, я осунулся и похудел. Вся пища стала для меня одинаково пресной, и в темноте я бы не смог отличить