Но кое-где на планете в сохранившихся естественных ландшафтах обитают фермеры.
Они – обласканные электронным и механическими благами цивилизации, производящие много здоровой и вкусной пищи для горожан, еще хранят на своих хуторах тот неспешный и чудаковатый стиль жизни, давно забытый остальными.
Об одном таком хуторе, расположенном недалеко от большого космодрома, в этих записках и идет речь.
Пользуюсь случаем выразить благодарность студентке УМЦО, РФ1 Василисе-Стало-Быть-Премудрой, без чьего жизнерадостного участия этот литературный проект вряд ли бы состоялся.
Профессор, д. энц. н.
Лев Спиридонович Корчажкин
Действующие лица эпизодов 17, 18, 19
Батя, Трофим Трофимович – хозяин хутора
Марья Моревна – его жена
Василиса – их дочь
Иван – муж Василисы, диспетчер космодрома
Джон – сосед, африканец, механик космодрома
Старичок Прохор – сосед, самогонщик
Илья Муромец – пасечник
Павлик Морозов – деревенский паренек
Длинный Петька – чиновник по мелким поручениям
Кот Василий – историк, смотритель Дуба.
17. Дух пузыря
Батя стоял у калитки, положив руку на забор, и разговаривал с человеком в комбинезоне комбайнера. Комбайнер был обычным, загорелым, но вот только комбинезон у него был странным – мокрым, как половая тряпка в ведре. Комбайнер расстегнул пуговицы на плечах и теперь выжимал нагрудник. В изумрудную траву падали грязные капли.
– Вот ведь, – удивлялся комбайнер, – потеешь в страду, потеешь, он все впитывает, и не пахнет. Под дождь попадешь, или топливом обольешься – отталкивает. А тут на тебе! Хлынуло, и все впиталось, не оттолкнулось. И воняет! Странная какая-то водица. В уши попала, теперь звон в ушах колокольный. Но не похоронный. И шепот, шепот, как в библиотеке.
– Дела! – качал головой Батя.
– И надо же! – продолжал комбайнер, – только вчера постирался. Пошел было меду купить. А тут все побежали. Меня подхватило, да вот и намочило со всеми.
– Дела! – повторил Батя.
– Мокр-р-рый! Совсем мокр-р-рый! Кур-р-рица мокр-р-рая! – застрекотали сороки на березе.
Комбайнер погрозил им кулаком, снова повернулся к бате:
– Говорят, сынишка мой тут у вас. Так я за ним. Не натворил бы чего.
У дома, напротив скамейки, под старой яблоней, спиной к хуторскому обществу, а заплаканной физиономией – к беленому стволу, стоял паренек. Хлюпал носом, иногда вытирал слезы рукавом. Слез было много – падали на ботинки. Ботинки своими язычками их слизывали, причмокивая.
– Ты бы шнурки завязал, а то соленого налижутся, потом из луж не вылезешь, – сочувственно сказала Марья Моревна.
Паренек послушно присел и стал, всхлипывая, завязывать шнурки.
Иван вытянул шею, посмотрел на ботинки паренька
– Ух ты! Крутая обувка! Не у каждого взрослого такая есть. А у тебя откуда?
Парнишка закончил со шнурками левого ботинка, перевалился, как утка, и стал завязывать правый:
– Мне Черномор за службу дал.
– Так прямо и Черномор! – удивилась Марья Моревна, – он отродясь детей не баловал! Своих не завел, а чужие на него всегда косились. Один ты смелый такой!
– Так и меня не баловали, – насупился парнишка. – Я работал, заслужил.
– Чем же ты Черномору подсобил, – ехидно спросил старичок Прохор. – У него, чай, помощнички постарше найдутся.
– Что я, совсем маленький, что ли? – обиделся парнишка. – Я все могу. А такое простое дело вообще за раз!
– Ишь ты! Деловой какой, – усмехнулась Марья Моревна. – Дело простое у него. А деревня-то вся вымокла!
Парнишка снова отвернулся и стал ковырять кору пальцем:
– Ну, вымокла. Черномор сказал, не беда, высохнет. Не такие случались… форс… фарс… морс… марс… маж… морж…
Паренек запутался в словах и замолчал.
– Черномор это, наверное, форс-мажором назвал. Мы проходили, я знаю, – пояснила Василиса и спросила:
– А как тебя зовут?
– Павлом. Родители Павликом кличут.
– Не похоже на Черномора, – задумчиво произнес Иван, – больно мудреное для него слово. Ему и не выучить такое никогда – с его-то происхождением!
– А он и не учил. Он по бумажке читал. Ему Вий дал. Говорит, если кто спросит, ты им это и прочитай. Заклинание, мол. От всех грехов, – пояснил Павлик
– Так! А ты, значит, такой интересующийся прохожий, взял, да и спросил? – старичок Прохор поерзал на лавке, подсаживаясь поближе.
– Я не прохожий. Я же сказал – службу