Солнце заволокли унылые тучи, стал накрапывать колючий дождь, земленая тропинка от нашего дома к дороге скользила и чавкала под ногами. На улице никого не было кроме стаи бездомных псов. Мы шли к церкви, стоящей на холме.
– Ба, а почему мы идем в церковь? Людей хоронят в церкви? – спросил я.
– Нет, в церкви их отпевают, – видя,что я не совсем понял, то такое «отпевают», она пояснила: – батюшка читает над усопшим молитвы, чтобы его душа упокоилась.
– Степанида Иановна! – окликнула нас какая-то женщина. – Вы тоже на похороны? – спросила она, поравнявшись с нами.
– На похороны, – ответила бабушка.
– А что-то вас не видно давно, ни на базаре, ни на улице – все дома сидите?
– Дома – сказала бабушка.
– А… – что-то еще хотела спросить женщина, но замолчала на полуслове.
– Не люблю, когда ни о чем болтают, – шепнула мне на ухо бабушка. – Дите у нее, избавиться задумала, да боится в райцентр к врачам ехать, ко мне придет. Как пить дать, придет, – продолжила она. Женщина шла хоть и рядом, но не слышала этих слов. Или делала вид,что не слышит.
– А откуда ты знаешь, ба? И как это – избавиться? – спросил я.
– Подрастешь – узнаешь, – засмеялась она.
– Ты приходи, Мария, в пятницу на убывающую луну. Есть у меня чай – тебе понравится, – громко сказала бабушка женщине. Та закивала головой, прибавив шаг.
У ворот церкви стояли человек десять: все в черной одежде, с цветами. Мы подошли к ним – некоторые из них стали сторониться нас, отойдя к ограде. Другие молча пошли внутрь – мы за ними. В церкви пахло медом и воском, и еще чем-то дурманящее-сладким. Посреди зала стоял стол, на нем – открытый гроб. Бабушка замерла на пороге.
– Ба, идем же! – потянул я ее за руку.
– Ты иди, я здесь постою. На порожке, около дверей. Воздуха мне не хватает, – сказала бабушка.
– Конечно – воздуха! Ведьмы всегда вот так в дверях в храмах и церквях становятся! – задребезжала рядом какая-то старушка.
– А ты, Полина, языком не трепи, – строго посмотрела на нее бабушка. – Не слушай никого, Саша, ступай внутрь, – сказала она, подтолкнув меня в спину.
Мне не понравилось «внутри». Везде горели свечи, со стен смотрели строгие лики, все плакали. Мужчина в длинной черной одежде – как мне обьяснили, батюшка в рясе – что-то монотонно говорил, стоя у изголовья гроба. В гробу же лежала неправдоподобно худая женщина: лицо ее было вытянуто, рот приоткрыт, вместо глаз – две темные ямки. Я стал искать взглядом бабушку – она стояла там же, на пороге церкви. Я подошел к ней и потянул за рукав на улицу.
– Ба, пойдем, мне страшно! – сказал ей я.
– Нет, нужно остаться до конца, – ответила она, погладив меня по голове.
После