– Санторини, это в Греции, – ответила Франсуаза. – Но я вам говорила не совсем то. Красные там только прибрежные скалы. А море кипит лишь между двумя черными островками, плевками вулкана. О! – с жаром воскликнула она. – Я помню озеро серной воды между лавой; его, совсем желтое, окаймлял язык черной, как антрацит, земли, и сразу за этой черной полосой виднелось ослепительной голубизны море.
Ксавьер смотрела на нее со жгучим вниманием.
– Как подумаю обо всем, что вы видели, – с явным упреком в голосе сказала она.
– Вы полагаете, что это незаслуженно, – заметил Пьер.
Смерив его взглядом, Ксавьер показала на грязные кожаные банкетки, на сомнительной чистоты столы.
– И подумать, что после такого вы можете приходить и сидеть здесь.
– А что хорошего истязать себя сожалениями? – спросила Франсуаза.
– Разумеется, вы не желаете ни о чем сожалеть, – сказала Ксавьер. – Вы так хотите быть счастливой.
Она устремила взгляд куда-то вдаль.
– Я родилась несмирившейся.
Франсуаза была задета за живое. Значит, это упорное стремление к счастью, казавшееся ей столь непреложной очевидностью, могли с презрением отвергнуть? Справедливо или нет, но она уже не рассматривала слова Ксавьер как прихоть; в этом крылась целая система ценностей, противоречившая ее собственной; Франсуаза сколько угодно могла не признавать ее, смущало то, что она существовала.
– Это вовсе не смирение, – с живостью возразила она. – Мы любим Париж, его улицы, его кафе.
– Как можно любить гнусные места, мерзкие вещи и всех этих гадких людей? – Голос Ксавьер с отвращением подчеркивал эпитеты.
– Дело в том, что нас интересует весь мир целиком, – возразила Франсуаза. – Вы юная эстетка, вам требуется красота исключительно в чистом виде, но это весьма ограниченная точка зрения.
– А нужно, чтобы меня интересовало это блюдце под предлогом того, что оно присоединяется к существованию? – Ксавьер сердито посмотрела на блюдце. – Довольно уже и того, что оно здесь. – И добавила с нарочитым простодушием: – Мне казалось, что быть артистом – значит любить красивые вещи.
– Все зависит от того, что называть красивыми вещами, – заметил Пьер.
Ксавьер в упор посмотрела на него.
– Вот как, вы слушаете, – с изумлением мягко произнесла она, – а я думала, что вы погружены в глубокие мысли.
– Я внимательно слушаю, – сказал Пьер.
– Настроение у вас неважное, – с улыбкой заметила Ксавьер.
– Я в отличном настроении, – возразил Пьер. – Я нахожу, что мы восхитительно проводим время. Мы собираемся на вернисаж, а выйдя оттуда, едва успеем проглотить сэндвич. Просто замечательно.
– Вы считаете, что это по моей вине? – спросила Ксавьер, обнажив зубы.
– Не думаю, что по моей, – ответил Пьер.
«Это определенно для того, чтобы проявить жесткость в отношении Ксавьер,