Вдобавок ко всему, Мерод попросил его отпустить на несколько месяцев. При этом молил, чтобы король не спрашивал зачем и не отдавал ментального приказа раскрыть эту тайну. Герцог просил не как слуга, а как друг, сказав, что путешествие жизненно необходимо. Такое положение дел не устраивало правителя Фостэйна, однако отказать Люхтерстейну, впервые о чем-то попросившему, не решился.
Но всё это быстро забывалось, стоило подумать об Энире. Если бы она была рядом, любая проблема казалась бы ему несущественной. Айдан жадно и истово желал видеть Светлую подле себя. Однако он потерял ее след. Более того, лира была скрыта артефактом, что менял ауру девушки. Ни одна вещь, которую Эни носила в Къюнгонде, не смогла привести короля к своей бывшей владелице. И это доводило его до исступления.
Последний раз Айдан видел Светлую в Эссоре, буквально, за несколько минут до атаки Темных. Он хотел схватить ее и увезти в ту же самую секунду, как увидел. Вот только слово, данное Дамаску, о котором ему не забыли напомнить, не позволило забрать лиру. Слово… Проклятое слово! Его обманули! Сказали, что Энира будет в Нуармутье. Но ее там не оказалось. Квихельм увез Светлую в совершенно другом направлении. И теперь Айдан даже не представлял, где искать ту, что отравила всё его существо. Каленым железом прожгла душу. Страшным ядом разъела сердце, оставив там черную дыру. Король Фостэйна корчился в муках, болел, но ничем не мог себе помочь. Он сравнивал всех женщин – красивых, умных, страстных, нежных и любящих – с ней. И все они проигрывали.
Айдан не видел Эни уже пять лет. Не знал, где она и с кем. Страдал, боялся и мучился. Жива ли она? Кто с ней? Полюбила ли она кого-то? Правителя Фостэйна разрывало от мысли, что какой-то другой мужчина мог касаться ее, целовать, любить так, как желал он. Ревность. Черная. До слепоты. Айдан горел заживо в собственном теле, отравляя себя ей. Иногда ему хотелось, чтобы Эниры не было вовсе, чтоб он никогда не знал ее и не видел, потому как терпеть такие разрушающие чувства было выше его сил. А порой, ему, и правда, казалось, что лиры и не существовало. Что всё это игра воображения. И только изумрудное ожерелье, что Эни как-то надевала в Къюнгоде, и которое Айдан всегда теперь носил в своем кармане, периодически разглядывая гладкие прозрачные капли сверкающей зелени, когда сомнения закрадывались в душу, –