Григорий устало откинулся на спинку стула, отяжелевшие веки сами опустились. Где-то в конце коридора противно запела а затем гулко громыхнула запираемая за Еремеем дверь камеры.
Серенькое утро, по-кошачьи крадучись, робко пробиралось по едва заснеженной улице сонной слободы. Где-то поблизости, на станции, два раза резко свистнул паровоз.
-Товарищ старший лейтенант госбезопасности! Телеграмма начальнику оперативной группы!
-Давай сюда. Свободен пока.
Он раскрыл пакет, быстро пробежал воспаленными глазами по неровным строчкам телеграфного шрифта. Переменился в лице. Надписал на папке, лежащей перед ним, в верхнем уголке коротко: «Три года общего лагеря. Просим». Убрал Еремееву папку в свежеокрашенный сейф, и с сосредоточенным лицом быстро вышел из кабинета.
В аппаратной крутанул ручку зуммера, попросил номер по Ростову:
-Панкрат? Дрыхнешь, небось? Ну-ну, заливай кому попроще… Давай, урка ростовская, на сталинградский поезд и што б к вечеру был у меня! Как штык, твою мать на всю дивизию!.. Есть дело… суток на пяток. Да! В отдел ко мне не иди, вали домой прямо.
Оделись в гражданское, под скотарей-вольняшек, как понеприметнее. Тронулись в ночь, едва тягучие декабрьские сумерки упали на притихшие окрестности воронцовской слободы. Со степи легко повеял ветерок, потянуло острым кизячным дымом.
-А че ты Зорьку-то.. не подседлал? – Панкрат, легонько подстегивая своего норовистого трехлетку, хитровато ухмыльнулся после долгого молчания. Зачем позвал – не спрашивал. Привык: будет надо, придет время – Гриня и сам все обскажет!
-Старая стала Зорька-то… У кобылы ж век короткий. Слепнеть. Не потянеть нагрузку. Дело нынче серьезное, Панкрат, тута сноровка потребуется. Ты ко мне давай, хватить народ на вокзалах чистить.
-Не-а… Мы пацаны честные. Фраерков чистим. Народ не трогаем, Григорий Панкратыч… Не то што… вы.
-Ну, мы тоже… чистим, -угрюмо процедил Григорий. И замолчал в думках.
Панкрат пододвинулся поближе, так, что лошади пошли бок-о-бок. Оскалился, вроде в шутку:
-А обскажи ты мне… Григорий Панкратыч… такую штуку, -он пытливо заглянул Гришке в глаза как-то снизу, в полумраке щурясь, как на солнце,– вот вы, ге-пе-у… На кой вы… мужиков-то… сажаете, а?.. Они чево… Пашут хреново, што ль? А вы…
-Так! – властно перебил Григорий, -это с каких-растаких пор ростовские воры в политику полезли? А?!
-Я тебе… не воры. Вроде… другом… был, – обиделся Панкрат.
-Ладно, ладно, – уже миролюбиво пробурчал Гришка, -вот гляди.
Он приостановил коня, чуть задумался. Пристально вгляделся в темное лицо друга:
-Товарищ Сталин как сказал? А так сказал товарищ Сталин: нас сомнут. Сомнут, ежели мы будем топтаться на месте, как слепая кобыла. Европа нас сомнеть, капитал. Война все одно будеть! И на все про все у нас, Панкратка… годков так десять, может и поменьше. Единоличник пашет-сеет, а с десятины в три раза меньше берет, чем артельные. Отчего так? Так ведь…