Буди, разбуди нас!
Прожги наше сердце огнем Твоих слов. Укрепи нашу немощную волю. Открой нам глаза. Дай нам, помоги нам, научи нас, чтобы не дальним и забытым казалось нам всё то, что Ты совершил на земле, чтобы вечно, навсегда в пробужденной, воспрянувшей душе нашей стояла тайна той ночи, когда Ты родился от Девы-Матери в тихом Вифлееме, чтобы ярким лучом горела в ней заветная звезда жизни, чтобы не угасал в нас святой образ Твой – Младенцем, Отроком чудным Сеятелем, благим Пастырем в Гефсимании, на Голгофе, в гробу, воскресшим, вознесшимся и одесную Отца седящим.
Мы спим. Мы гибнем от нашего сна. Бесплодною оказывается для нас Твоя несказанная жертва.
Пробуждай же нас! Пробуди!..
Умирает ли религия?
Недавно мне пришлось присутствовать при интересном споре между матерью и взрослым сыном. Оба они были люди серьезные и работающие. Она употребляла значительную часть своего состояния на приюты и помощь учащимся женщинам. Он занимался религиозными вопросами и кое-что в этой области сделал.
Когда сын, живший отдельно от матери и пришедший навестить ее, вышел проводить до передней одного гостя, хозяйка дома, женщина, которая некогда, судя по ее прежним портретам, находила вкус в роскошных туалетах, а теперь была одета со строгой спартанской простотой, сказала мне, очевидно, под влиянием бывшего до моего прихода спора:
– Как тяжело быть разных мнений с близкими людьми! Едва только сын, обдуманно и изысканно одетый, очевидно, собиравшийся на какой-нибудь концерт или вечер, вернулся в комнату, мать ему сказала:
– Мне прямо тяжело, Вася, видеть, как ты далеко отстал от жизни. Ведь это страшно жить позади своего времени. Как ты не чувствуешь, что ты совершенно одинок в своей отсталости? Ведь у тебя нет единомышленников. Ну, посмотри, кто тебе может сочувствовать, кроме отживших старичков и никому не нужных монахинь. Ведь ни один молодой ум не отзовется на твои мысли.
Я взглядывал в их лица. Предо мною была целая драма: мать, несмотря на коренное разногласие с сыном, очевидно, его любившая и желавшая привить ему свои взгляды, и сын, уважавший и бережно относившийся к своей матери, которая не хотела или не могла понять то, что всего дороже было его душе. Мать говорила горячо и страстно, сильно взволнованная, а сын слушал внимательно, спокойно сложив на столе свои руки, и только грусть отразилась на его лице, обыкновенно веселом и жизнерадостном.
– И потом, – продолжала мать, – ты прямо не хочешь видеть, как это даже неестественно. Ты ведь так непохож на общий тип ревнителей христианских. Ведь ты любишь жизнь, больше всех своих братьев любишь свет, не можешь жить без театра и музыки, пожираешь по нескольку новых французских романов в месяц: одним словом, тебя тянет к радостям жизни, – и вдруг ты интересуешься какими-нибудь юродивыми, столпниками или никому давно не нужными фиваидскими монахами, которых ты теперь изучаешь. И очень понятно, что некоторые тебя склонны считать ханжой.
– Ах,