Только он вышел из прихожей, вернулся в темную, тускло освещенную снегопадом комнату, раздался звонок в дверь. Узлов хлопотливо, как застигнутый в преступлении, пошел открывать.
На пороге замер плохо одетый человек: цвета отсыревшей весенней соломы борода, бледное лицо, несколько татарский разрез светлых глаз – младенческое мерещится в глазах. Присмотришься, ледяная свежесть, тонкий намученный цинизм. А потом опять мерещится. Это был Витя Протазанов, художник из Красноярска, подрабатывающий лаборантом обсерватории. В Москве он не имел жилья и останавливался у Саши. Саша ждал, что сейчас в дверном проеме покажется и Марина, он даже опустил глаза, так был уверен. Но Марина не вышла из-за косяка, Витя вернулся один.
Сегодня утром Протазанов и Марина уехали загород, в гости к жене одного антисоветчика, недавно арестованного… впрочем, Саша плохо в этом разбирался. Намечалась, вроде, какая-то вольнодумная компания. В прошлый раз Марина привезла оттуда машинописного Бердяева. Саша долго смеялся, сам не зная чему, игриво предлагал позвонить в КГБ. Теперь он тоже не прочь был посмеяться, но Марина не приехала, и смех провалился, тем более что Витя был очень уж серьезен.
Он снял пальто, повесил на крюк шапку, преднамеренно ее скомкав. Разулся, остался босиком, носков Витя не носил.
– Пошли, сядем, – сказал и, приглаживая ладонью жидкие медного цвета волосы к лысеющему лбу, устремился на кухню.
Сели, помолчали. Витя улыбнулся было иронически, но быстро стер со своего лица улыбку, заговорил:
– На лагеря наговорили, и сами это с удовольствием признали. Картину обещал подарить хозяйке. Потом своей компанией отправились в сторожку к Платкову. Помнишь его? Красавец, ноги кривые, жокей. Но он не жокей, кладбище сторожит. Меня в шею, хохот. Марина пальцем в меня тыкала, нежная такая, изумительная, как всегда перед изменой бывает. Меня – прочь, не нужен. Легла!.. Вот так, так… – Витя что-то зашептал, зашевелил губами.
Саша вскочил.
– Ты туда? Нет? – тоже вскочил Витя. – Я с тобой!
– Нет, подожди. Тут кое-что.
Саша спешно закурил, втиснул руки в карманы узких ему брюк, торопливо прошел в комнату. Там стал вытаскивать из-за шкафа свои картины. Суетливо, словно собирал вещи, ставил их на мольберт, резал острым, наполовину сточенным ножом.
Витя стоял в дверном проеме, как-то скрючившись, на одной ноге, наблюдал.
Саша разрезал всё. Остался портрет Марины, писавшийся, когда Марина была беременна, в августе, на даче. Узлов привез его в Москву, неоконченным сунул за шкаф. Теперь, спустя четыре года, Узлов метнул на картину короткий