И вместо третьего этажа, Жертва понес его в медкабинет, на первом этаже. Звонок с урока прозвенел значительно позднее. Это не могло не радовать учителей, но никак не детей, которые считали каждую минуту до конца нудного учения.
3
Якобина была доброй женщиной, но детей не слишком любила. Пока она сидела одна в кабинете, на ее лице было нарисовано состояние благолепия. Она любила эти часы спокойствия, когда идут уроки и есть еще время до перемены, когда и может произойти нечто такое, что может привести в ее кабинет и заставить что-то делать. Например, забинтовать руку упавшего с лестницы, либо голову убежавшего с урока прямиком на дерево, где, по его мнению, никто не станет мешать. А то и спасать целую гурьбу от внезапно напавшей хандры, являющейся по всей видимости итоговой контрольной за полугодие.
Она спокойна, в окне – ласточки и голубой небо. Шторы в крапинку и улыбка на лице с жующим виноградом – хорошо. Но проходит мгновение счастье и уже на второе пришествие в кабинет врывается жердеподобный мальчик, взлохмаченный и взволнованный, к тому же держащий в руках другого мальчика без явных признаков чувств. Последнего она знала, как невоспитанного, правда здоровающегося, но так, что его вежливость ни в какие ворота не воспитанности не помещалась. Как можно отнести «Доброе утро, Мракобина Флай», когда ее звали Якобиной, а не как иначе. А «До свидания, Мра-а-кобина». И ничто не могло подействовать на него – ни угрозы, ни инъекции, ни отказы писать справки во время прогулов. Он продолжал ее звать так, как ему вздумается, а она угрожать ему расправой в своем кабинете с помощью уколов, которые так боятся все дети.
Но она не могла забыть, что она, в первую очередь, врач и Карл, прежде всего, пациент, нуждающийся в помощи. Поэтому она тут же освободила кушетку от старой оранжевой грелки, зеленой груши и тарелки с виноградом, который она мечтала полакомиться после обеда, и уложила Карла, который еще пребывал в беспамятстве.
– Все вы деретесь, – приговаривала она, рассматривая его разукрашенное лицо, поворачиваясь к обеспокоенной «Жертве». Тот крутил головой, показывая знаками, что в этих отметинах он не виноват. Но Якобина его не слушала – она уже нарисовала для себя картину произошедшего – Кард назвал тощего не по имени, за что и получил по заслугам. – А спрашивается зачем? Чтобы на вас лекарства расходовались?
Карл не сразу очнулся. Большую часть слов он не услышал, хотя сквозь пелену происходящего до него доносилось что-то невразумительно странное.
– Что разве поговорить нельзя? – вопрошала женщина, смачивая ватные тампоны перекисью, – на крайний случай обойдитесь щелчком по лбу, легким шлепком, – она недовольно обрабатывала ссадины с прищуром посматривая то на одного, то на другого мальчика. – Нет, надо доводить дело до медпункта.
Жердяю надо было уходить подавать звонок, и уже через минуту раздался запоздалый трезвон. Он и помог очнуться Карлу, тот открыл глаза, но тут же закрыл, сжал их довольно сильно – ему показалось,