Гуснар выпил, потянул на себя глиняное блюдо с зайчатиной. Взяв кусок, с остервенением бросил его назад.
– Холодное?! В доме огня нет? – он медленно встал и так же, не спеша, пошёл на Лазурну, которая пятилась от него, пока не вжалась в стену.
– Кто велел бусы нацеплять? Спрашиваю! Кто велел?!
Лазурна молчала, разве она могла сказать, что старшая дочь присоветовала: «Гость знатный, пусть поглядит, что и у нас богатство имеется».
– Говори, кто велел?
– Сама решила.
– Ах, сама!
В этот раз битые были и Лазурна, и Белява. Старшая дочь Лазурны попыталась вступиться за жестоко избиваемую мать и сказала, что это она посоветовала бусы надеть, – тоже была бита. Остальные же члены семейства, слыша стоны и охи, терпеливо ждали окончания расправы над несчастными.
Как всегда, больше всех досталось Лазурне. Она долго сплёвывала сгустки крови, хворала, задыхалась от быстрой ходьбы и начала чахнуть день ото дня.
Злой бог
Нахаб вернулся домой, когда солнышко собралось на покой. Его встречали распахнутые настежь добротные, окованные железом ворота.
«Непорядок» – отметил про себя Нахаб, увидев полный двор односельчан, что-то дружно обсуждавших, встревожился. – «Что случилось?! Может, кто пожаловал?».
Северяне при виде всадников разом замолчали.
– Гормин, что приключилось? Что люд собрался? – не сходя с коня, обратился он к своему младшему брату, высокому плечистому воину в одной рубахе, несмотря на вечерний мороз.
Гормин, стараясь не смотреть в глаза спрашивающего, невнятно пробормотал:
– Ну, они, ну, того, ну, пришли.
Нахаб рассердился:
– Что мычишь, как бык? Тебя спрашивают: что за сбор? Отвечай!
– Проклятие Чернобога[15].
Нахаб побледнел, спрыгнул с коня и прохрипел:
– Кто?
Гормин опустил голову, не решаясь произнести имя человека, выбранного страшным богом для наказания кровавой стрелой.
– Говори, не молчи, – гневно приказал Нахаб.
– Синеокая от меча в беспамятстве лежит, Кривозубая над ней хлопочет, – чуть слышно, еще больше опустив голову, сказал Гормин.
– Как?! Кто посмел?! – искривлённые гневом губы не говорили, a выносили смертный приговор обидчику, лицо серело, словно мхом покрывалось.
– Лесные. Видно, на дозорного наскочили, – не мигнув, смотря прямо в глаза Нахабу, ответил седовласый кряжистый северянин. Твёрдый взгляд с горечью и болью остановил Нахаба от дальнейших выяснений.
– Потом ответ держать будешь.
Синеокая лежала на высоком дубовом столе, обнажённая по пояс. Вместо девичей, не познавшей мужниной ласки груди было месиво из обрывков мяса, сгустков крови и еще чего-то.
«Ведьмины травы», – догадался Нахаб.
Не отводя взгляда от раны, он представил, как убийца целится в сердце, заносит меч, вонзает и для верности вертит в податливом теле по кругу. Так умело убивают только лесные.
«Нет у меня больше дочери», –