Господин Нан поддел носком сапога валявшуюся в траве веревку.
– Вот до чего доводит взяточничество охранников, – сухо заметил он. Поморщился и вытащил из рукава острый шип черноярки…
– Уж если стража у вас тут двое суток день и ночь ошивается, так хоть бы воды в сад пустили. Сохнет все по такой жаре, одни колючки остались, – раздраженно бросил он. – И снимите, наконец, все это безобразие.
Через минуту охранники в желтых куртках с хрустом, вместе с сучьям, рвали надписи о веке ручных зверей, справедливых чиновников и всеобщего изобилия.
Господин Нан прошел через дом на улицу. Солнце висело над самой головой. Аромат цветущего инча мешался с запахом жареной рыбы и гниющих отбросов.
Обернувшись, как по команде, лицом к казенному паланкину, у замшелого родничка о чем-то переругивались женщины. Стайка голопузых ребятишек гоняла коротконогую мангусту, не оказывая никакого почтения священному зверю. Из-за соседней стены печально и фальшиво свистела флейта.
Господин Нан любезно пригласил судейского секретаря в паланкин и принялся его расспрашивать.
Господин Бахадн старался, как и велено было, понравиться чиновнику из столицы, и смотрел на него виноватыми глазами, словно заочно извиняясь перед императором за все, что творилось в провинции Харайн. В голове у него вертелись строчки, которые кто-то декламировал на вчерашней пирушке у наместника: «Вот приезжает столичный инспектор и спрашивает: чего бы мне потребовать…»
Ах, столичный инспектор! Траты, неприятности и доносы! И притом: вечна всякая беда норовит заехать оглоблей именно по нему, Бахадну! Вот и тогда, в день смерти судьи, сожгли отчет, который Бахадн переписывал весь месяц, и еще служебные туфли сожгли и съели добровольное подношение: маринованную утку.
У господина Бахадна был дар какой-то попадать впросак, про таких говорят: еще не пошел, а уже споткнулся. Вот, скажем, пять месяцев назад тоже приезжал инспектор. Бахадн спросил о вкусах, а один из секретарей возьми и ответь: «любит удить карасей». Хорошо. Поехали удить карасей в Архадан. День удят, два удят. Места приятнейшие, на лугу роса, на росе девушки в тончайшей дымке. Подобрали ныряльщиков, цеплять карасей на крючок. Одному карасю положили в потроха изящный перстень… Вдруг среди ночи переполох, чиновник, упившись, скачет с ножом за девушкой в тончайшей дымке: «Я, – кричит, – всех вас…» Насилу завернули в мокрую простыню. Что ж вышло? «Удить карасей», видите ли, новое столичное словечко, и означает, что человек грешит не с женским полом, а, так сказать, задним числом.
Тьфу их, бесов новомодных! Ладно, тогда все обошлось. А этот каких карасей любит?
Столичный инспектор! Траты, неприятности и доносы!
Мелкие чиновники уже сплетничают о неясных эпизодах его головокружительной карьеры. Наиболее осведомленные намекают, что инспектор послан в Харайн вовсе не из-за мелкого бунта, если в нынешние времена по поводу каждого