– Они устали, – ответил царь, стараясь казаться спокойным. – Им очень долго пришлось идти по жаркой земле.
– Они никуда не годные воины! – заявил Рабсун, вскидывая подбородок. – Ты не завоюешь с ними даже самого малого селения! Твоя затея пропадет, как дым от костра! А ведь и тебе, и мне нужна такая армия, с которой я двинусь на Египет и верну себе отобранную предателями власть!
– Ты горячишься напрасно, – негромко сказал Суппиллулиума. – Не обижайся на них, они еще покажут себя, едва только им выпадет такая возможность.
– Да, они покажут себя! – зло воскликнул юноша, теребя саблю в ножнах.
– Я не сомневаюсь, мой племянник, мой сын.
– Прости, повелитель, я оставлю тебя, – сказал Рабсун.
Царь опустил веки в знак того, что не возражает против ухода племянника. Юноша со злобно стиснутыми зубами молча удалился, не оглядываясь. Суппиллулиума проводил его томным и невозмутимым взглядом и после паузы процедил себе под нос: «Шелудивый щенок! Ты возомнил, что я отдам тебе Египет! Гордец! Посмотрим, кто будет править страной пирамид!» Слуга с опахалом не спеша отгонял от владыки вялых насекомых, отважившийся летать в такую жару и, казалось, не слышал слов повелителя.
Рабсун шел прочь от навеса Суппиллулиумы, и драгоценная сабля стучала по его левой ноге.
Ипет-Исут.
Пользуясь утренней прохладой, царица Нефру вошла на рассвете в ипет-исутский храм, излучающий свет луны и звезд ночами и нестерпимо блистающий в течение дня. Высокие колонны, поддерживающие воздушные плоскости крыши, образовывали бесчисленную череду вертикальных линий, и, казалось, были соединены с самим небом. Ступени вели внутрь здания, состоящего из нескольких залов: каждый камень храма излучал неповторимые теплые краски утренней зари. Повсюду блестело золото отделки: белое и желтое: где-то в сверкающей глубине горел негаснущий огонь алтаря Амона. Ничего не изменилось за эти три года, словно время не касалось священного здания.
Верховный жрец встречал царицу. Это по его приказу были зажжены факелы, высветившие затемненные части храма. Советник Амонхотепа, верховный сановник Такенс представал перед царицей как живое воплощение смирения и благоговения.
Колыхалось пламя факелов, блистала позолота и косые солнечные лучи, начинавшие проникать в храм, выхватывали для глаз поистине неземные драгоценности. Казалось, вся слава мира, созданная Амоном-Ра-несут-нечером, собрана здесь!
Царица приближалась к жертвеннику: юная, на редкость прекрасная, способная по красоте вступить в соперничество со всем богатством храма. И двое рабов чуть поодаль несли за ней дары Амону. Сама же царица казалась лучшим даром богу солнца.
У алтаря Нефру остановилась и обратилась взором