Позавчера приезжал Павел – по-крестьянски основательный, молчаливый, сосредоточенный; привёз овечьего сыра, деловито советовался с врачами, куда отвезти его после операции. Дружище, как же я рад, что у меня есть ты! И твоя жена – та, которую ты вытащил из вагона с «остарбайтерами» на станции Житомир…. Ещё двадцать минут – и вы бы уже никогда не были вместе! Упрямо отвергавший всякие религиозные разговоры, молча избегающий исповеди у полкового капеллана – ты тогда в последней надежде бросился за помощью в униатскую церковь на окраине Овруча, и ветхий священник с совершенно седой бородой выписал тебе свидетельство о венчании – хотя, ручаюсь, не понял и трети из того, что ты ему сбивчиво и сумбурно говорил, пихая ему в руки тощую пачку оккупационных марок…. На связном самолете, каким-то чудом уговорив пилота, ты долетел до Житомира, держа у сердца эту бумагу – и вырвал-таки свою Галину из лап педантичного и сухого обер-лейтенанта, начальника эшелона. Это было маленькое чудо – но ведь настоящая любовь способна творить чудеса, я это хорошо знаю…. И когда ты, счастливый и радостный, сажал свою новоиспеченную жену в вагон для отпускников до Прешова – мы все по-хорошему завидовали тебе, тому, что в пламени этой вселенской свистопляски, среди крови, несчастья и слёз – вы оба обрели любовь…. Ведь любовь, мой друг Павел, это единственное, ради чего стоит жить – и ради чего не жаль умереть! Ты не меньше меня это знаешь…. Когда ты двадцать девятого августа открыл для восставших рабочих ворота цейхгауза, зная, что за это – по законам военного времени – тебе грозит расстрел – я знаю, ты сделал это во имя любви. К своим товарищам, к своей стране, к своей жене – ради которой совершил невозможное…. Как же я люблю тебя, дружище! Мне будет очень не хватать тебя там, куда я скоро отправлюсь…
Нитра, католическая гимназия, 15 марта 1935 года
Умерла бабушка…. Рухнул целый мир – ЕГО мир; было такое чувство, как будто обрушилась стена, на которую вся их семья всегда могла опереться – и вдруг этой стены не стало…. А за этой рухнувшей стеной открылся огромный, совсем чужой, враждебный мир – в котором ему теперь придется жить самостоятельно – и растерянная, плачущая, сбитая с толку, испуганная мать будет смотреть на него, как на последнюю свою надежду… но ведь ему только пятнадцать лет! И братья – им тоже придется теперь тяжело…. Бабушка так хотела, чтобы он выучился на священника – и он поступил в эту гимназию при семинарии, хотя вся его душа бунтовала против этого; теперь он вынужден будет уйти из гимназии, так и не исполнив бабушкину мечту – просто потому, что учится ему будет не на что: бабушка каждый месяц высылала ему по сотне крон, без этих денег ему в Нитре просто нечего будет есть, нечем платить за интернат…. Но самое чёрное, самое отчаянно безысходное во всём этом – это то, что больше он никогда