– До Тиксона еще километров сорок катить, – сказал Кацуба, прямо-таки угадав его мысли, – там тебе и все удобства, и работы невпроворот… Если будет работа.
Глава вторая
Там, на море-окияне…
– Облачайтесь, соколы мои, – сказал Кацуба. – Тут хоть и лето, а погоды стоят отнюдь не тропические…
Из кабины вышел летчик, не глядя на них, протопал в хвост и опустил дверь-лесенку. В самом деле, сразу же повеяло нешуточным холодом. Все завозились, натягивая свитера и куртки. Небо было ясное, но какое-то блекловатое, поодаль рядком стояли несколько АН-2 и АН-24 с выкрашенными в ядовито-оранжевый оттенок крыльями и украшенные такими же полосами от носа до хвоста. Совсем неподалеку Мазур, первым спустившийся на бетонку, увидел стандартное здание аэровокзала – унылый серый ящик со стеклянной стеной, украшенный по карнизу буквами ТИКСОН. Вокруг простиралась необозримая темно-зеленая равнина, до самого горизонта. В общем, на краю географии оказалось не так уж и жутко. Бывали места и угрюмее.
– Пошли, – распорядился Кацуба. – Не будут нам автобусов подавать…
Подхватив объемистые, но не особенно тяжелые сумки, они гуськом двинулись к вокзалу, казавшемуся безлюдным и вымершим, словно замок Спящей красавицы.
Когда оказались внутри, сходство со знаменитым сказочным объектом еще более усилилось. Обширный зал был практически пуст – сидели за стойкой две расплывшиеся фемины в синих аэрофлотовских кительках, у входа меланхолично попивала баночное пиво компания из пяти мужичков (рядом с ними лежала груда выцветших рюкзаков и лежала спокойная серая лайка) да уныло бродил по залу милицейский сержант.
Прибытие новых лиц, конечно же, стало нешуточным развлечением для всех старожилов, включая лайку. Впрочем, взоры в основном скрестились на яркой, как тропическая птичка, девушке Свете, каковую всеобщее внимание ничуть не смутило.
– Сидим, – сказал Кацуба. – Ждем встречающих. Кто хочет, пусть пьет пиво, зря, что ли, столько упаковок тащили… В самом-то деле, что делать интеллигентным людям, прилетев на край земли? Пить пиво…
Шишкодремов принялся откупоривать банки, с большой сноровкой дергая колечки, далеко отставляя руку, чтобы не капнуть на черную шинель. Мазур от нечего делать стал настраивать дешевенькую гитару, прихваченную ради доскональности имиджа, – бородатые интеллигенты, помимо пива, должны еще брякать на гитаре, сие непреложно…
– Баяна не взяли, – грустно сказал Кацуба. – Изобразил бы я свою коронную, с которой «Юного барабанщика» слизали…
– А как тебе вот это? – спросил Мазур. – Опознаешь? – и легонько прошелся по струнам.
The nazis burnt his home to ashes,
His family they murdered there.
Where shall the soldier home from battle,
Go now, to whom his sorrow bear?[2]
– Погоди-погоди-погоди… – Кацуба нешуточно удивился. – Мотив мне странно знакомый… Да и словечки… Ежели в обратном переводе…
– Последний куплет, – хмыкнул Мазур.
The soldier drank and wept for many,
A