Но я была счастлива с Клео и рассудила, что отец не скажет, что происходит, даже если его спросить. И вот однажды, войдя в хижину, я увидела его стоящим перед открытой дверцей дровяной печи с ароматической бумагой в руке. На столе стояла пустая бутылочка, к пробке которой все еще прилипало кольцо из красного воска.
– Что ты делаешь? – спросила я.
Он закрыл дверцу печки и тяжело опустился на скамью у стола.
– Они уходят, – пробормотал он.
– Что?
– Запахи. Они исчезают.
– Дай мне понюхать, – попросила я, подумав, что причина в его носе.
Но это было не так. Когда отец поднес ароматическую бумагу к моему лицу, я ничего не почувствовала.
– Как давно она вне бутылки? – уточнила я, пытаясь применить научные принципы, которым он меня научил.
– Это не имеет значения, – сказал он. – Ничего не изменится. Я проверяю их уже несколько недель. Верхний ряд практически исчез.
Моей первой реакцией была обида из-за предательства: он открывал бутылочки без меня. Затем пришло осознание более глобального – запахи покидали нас.
Подумала о емкостях в верхних ящиках, о мирах, которые они содержали. Одним хотелось летать, другим – плавать, следующим – оказаться в самых нежных объятиях, какие только можно себе представить. Мне всегда казалось, что, засыпая, я слышу, как они шепчутся между собой. Когда же в последний раз я их слушала? Теперь почти каждую ночь я провожу в сарае Клео. Возможно, ароматические бумажки молчат уже давно. Возможно, они удивлялись моему отсутствию. Может быть, поэтому и ушли?
– И ты собираешься… – начала я, указывая на дровяную печь.
– …сжечь ее, – закончил он, все еще держа в руке бумажный листочек.
Жестокость этой идеи потрясла меня.
– Но почему?
– Одни из первых ароматов, когда-либо созданных людьми, были для того, чтобы сжигать их, – сказал он. – Per fumare – через дым. Такой способ поговорить с богами. Я хотел отправить этот запах туда.
– А что, если мы найдем способ вернуть их? Разве Джек не хотел бы, чтобы мы попробовали?
Отец покачал головой:
– Это невозможно.
Его лицо стало отстраненным, будто он сдался, хотя в тот момент я еще не имела представления ни о причине этого, ни о состоянии отца. Я знала только, что ему больно.
– Тогда давай и впрямь сожжем ее, – сказала я.
Мы подошли к печке, открыли дверцу и замерли, глядя на огонь. Отец молчал и, казалось, на мгновение ушел в себя. Затем бросил листок внутрь. Мы смотрели, как пламя охватило его края и превратило их в свет, а затем в пепел. Поднявшийся дым был голубым, таким чистым, что превосходил цветом небо, воду и глаза моего отца. А потом возник аромат.
Он был объемный, насыщенный и то пропадал, то появлялся, пульсировал с такой силой, которой никак нельзя было ожидать от ароматической бумаги. Это не было