Басурман. Иван Иванович Лажечников

дворцами, золотыми главами величественных храмов, золотыми шпилями стрельниц, вонзенных в небо, и видел перед собою, на снежном скате горы, безобразную груду домишек, частью заключенную в сломанной ограде, частью переброшенную через нее; видел все это обхваченное черною щетиною леса, из которого кое-где выглядывали низенькие каменные церкви монастырей. Река, в летнее время придававшая городу много красоты, была тогда окована льдами и едва означалась извилинами снежных берегов своих. Правда, Москву обсели кругом многочисленные села, слободы и пригородки, отделенные от нее то полями, то лесом и кое-где державшиеся за нее нитями длинных концов; правда, что мысль о соединении всех этих слобод, пригородков и сел должна была изумить огромностью будущей русской столицы; но первое впечатление, полученное через глаза, было сделано, и Москва заключалась для наших путников в том тесном объеме, который и доныне посреди города сохранил имя города. Может статься, в это самое время Антон вспомнил душистый воздух Италии, тамошние дворцы и храмы под куполом роскошного неба, высокие пирамиды тополей и виноградные лозы своего отечества; может статься, он вспомнил слова Фиоравенти: «Пройдя через эти ворота, назад не возвращаются»; вспомнил слезы матери – и грустно поникнул головой.

      Из этих дум вырвали его голоса, кругом раздавшиеся:

      – Москва, Москва, синьор Антонио! – И повозку его обступили человек пять, разных лет, в зимних епанчах. Школьники, возвращающиеся домой на вакацию, не с большею радостью приветствуют колокольню родного села.

      – Да какой негодный городишко! – сказал один из них.

      – Кочевье дикарей! – примолвил другой.

      – Заметьте, и домы их строены, как шатры, – присовокупил третий, – первое бедное основание зодчества!

      – Мы все это исправим! Недаром же и звали нас сюда!

      – Мы построим дворцы, палаты, храмы.

      – Опояшем город великолепною стеной.

      – Взнесем бойницы.

      – Начиним их пушками… О! через лет десяток не узнают Москвы…

      – А что делает наш Фиоравенти Аристотель, покуда видим груды кирпичей на горе и под горою?

      – Собирается на дело!.. – воскликнул насмешливо один из спутников, покручивая ус.

      – Десять лет думает, а в одиннадцатый придумает…

      – Зато и творит вековое, а не поденничает, – перебил Антон с благородным гневом. – Кто из вас помогал ему выпрямить колокольню в Ченто?{49} Вы только зевали, когда он сдвигал del tempio la Magione![29] Вырастите до него и тогда померяйтесь с ним. А теперь… берегитесь!.. он одним гениальным взором вас задавит.

      – Люблю Антонио за обычай! – воскликнул один из толпы, средних лет, до сих пор хранивший насмешливое молчание. – Люблю Антонио! Настоящий рыцарь, защитник правды и прекрасного!.. Товарищ, дай мне руку, – присовокупил он с чувством, протягивая руку Эренштейну, – ты сказал доброе слово за моего соотечественника и великого художника.

      Начавшие