Сатана умен, у него складные речи. Не верь всему, что хочет внушить тебе дьявол.
– Как это – лишили гражданства и средств к жизни? Не понимаю. – Я представляю себе папу на моем месте и стараюсь говорить то, что сказал бы он.
Вальтер делает глубокий вдох:
– У нас отняли паспорта, Хетти. Если мы захотим уехать, нам придется заплатить, это называется налогом на выезд.
– А что это?
– Деньги, огромная сумма, которую мы должны выложить государству за то, чтобы нас отсюда выпустили. Фактически отдать последнее, что у нас есть. – Вальтер говорит размеренно, неторопливо, точно с маленьким ребенком. – Наш дом, все, что у нас еще осталось ценного. Еврейские предприятия теперь облагаются налогом на уровне тысяча девятьсот тридцатого года, когда их доходность была в десять, двадцать раз выше нынешней. Предпринимателю-еврею не дадут кредит в банке, а если дадут, то процент будет в пять раз выше, чем для немца. А ведь у нас почти не осталось покупателей, считаные единицы, да и те иностранцы. Мы почти банкроты. Отец и дядя продолжают вести дело из чистого упрямства – не хотят признать себя побежденными.
– Мне кажется, ты принимаешь все так, будто государство действует против вас лично, – говорю я. – Но ведь нацисты спасли страну и народ. Ты забыл, что с нами было после той войны. Чем виновата партия, если именно евреи стояли за теми ужасными условиями, на которых нас вынудили подписать мир, именно евреи были виновны в страданиях нашего народа, к которому привел тот мир…
– Неужели ты веришь, что кучка евреев-заговорщиков стояла за каждым из европейских правительств, с которыми Германия подписывала мир в Версале? – Вальтер покраснел. Он злится. Я раздразнила тигра. – Если верить нашему фюреру, то евреи везде крайние: коммунизм – их рук дело, капитализм тоже. Две совершенно разные идеологии. Разве такое возможно, Хетти? Как может один народ отвечать за все, что есть на земле плохого? Конечно, легко и просто свалить всю вину на нас, евреев. И обмануть народ тоже ничего не стоит: люди верят тому, чему хотят верить, им не важны доказательства.
Его слова жалят меня, как осы, я съеживаюсь от их беспощадных укусов. И все же он не совсем прав. Мы лично не несем никакой ответственности за то, что его семье сейчас плохо.
– Ты так говоришь, как будто это мой папа виноват во всем. Да люди ему просто завидуют.
Вальтер встает как вкопанный. Его глаза шарят по моему лицу.
– Так ты ничего не знаешь?
– Чего не знаю?
– Как вы поселились в этом доме.
– О чем ты? При чем тут наш дом?
Украл у людей дом и расселся в нем как хозяин.
Не так я представляла себе это утро.
– Ты и правда ничего не знаешь, совсем ничего? – переспрашивает он.
– И что с того? – огрызаюсь я. – Если ты что-нибудь знаешь, так расскажи! Легко тебе обвинять меня в том, что я ничего не знаю, а откуда мне знать, если мне никто ничего не рассказывает?
– Прости.