– Зачем?
Она молчала.
Нок сказал:
– Никакая любовь не выдержит такого огня. Теперь, если удастся, я переплыву океан. Усните.
– Какой сон!
«Однако я ведь ничего не могу для него сделать, – огорченно думала Гелли. – Может быть, в городе… Но что? Прятать? Ему нужно покинуть Зурбаган как можно скорее. В таком случае, я выпрошу у отца денег».
Она успокоилась.
– Нок, – равнодушно сказала девушка, – вы зайдете со мной к нам?
– Нет, – твердо сказал он, – и даже больше. Я высажу вас у станции, а сам проеду немного дальше.
Но – мысленно – он зашел к ней. Это взволновало и рассердило его. Нок смолк, умолкла и девушка. Оба, подавленные пережитым и высказанным, находились в том состоянии свободного, невынужденного молчания, когда родственность настроений заменяет слова.
Когда в бледном рассвете, насквозь продрогшая, с синевой вокруг глаз, пошатывающаяся от слабости, Гелли услышала отрывистый свисток паровоза, звук этот показался ей замечательным по силе и красоте. Она ободрилась, порозовела. Низкий слева берег был ровным лугом; невдалеке от реки виднелись черепичные станционные крыши.
Нок высадил Гелли.
– Ну, вот, – угрюмо сказал он, – вы через час дома… Все.
Вдруг он вспомнил свой сон под явором, но не это предстояло ему.
– Так мы расстаемся, Нок? – сердечно спросила Гелли. – Слушайте. – Она, достав карандаш и покоробленную дождем записную книжку, поспешно исписала листок и протянула его Ноку. – Это мой адрес. В крайнем случае – запомните это. Поверьте этому – я помогу вам.
Она подала руку.
– Прощайте, Гелли! – сказал Нок. – И… простите меня.
Она улыбнулась, примиренно кивнула головой и отошла. Но часть ее осталась в неуклюжей рыбачьей лодке, и эта-то часть заставила Гелли обернуться через немного шагов. Не зная, какой более крепкий привет оставить покинутому, она подняла обе руки, быстро вытянув их, ладонями вперед, к Ноку. Затем, полная противоречивых, смутных мыслей, девушка быстро направилась к станции, и скоро легкая женская фигура скрылась в зеленых волнах луга.
Нок прочитал адрес: «Трамвайная ул., 14–16».
– Так, – сказал он, разрывая бумажку, – ты не подумала даже, как предосудительно оставлять в моих руках адреса. Но теперь никто не прочитает его. И я к тебе не приду, потому что… о, Господи!.. люблю!..
Нок рассчитывал миновать станцию, но когда стемнело и он направился в Зурбаган, предварительно утопив лодку, голодное изнурение двух суток настолько помрачило инстинкт самосохранения, что он, соблазненный полосой света станционного фонаря, тупо и вместе с тем радостно повернул к нему. Рассудок не колебался, он строго кричал об опасности, но воспоминание о Гелли, безотносительно к ее приглашению, почему-то явилось ободряющим, как будто лишь знать ее было, само по себе, защитой и утешением – не против внешнего,