как это может показаться из выше написанного. Нет и нет. Как всякий творчески одарённый и талантливый человек, он имел и свои недостатки, от которых так и не сумел избавиться за свою короткую жизнь. Он был порою вспыльчив и грубоват. На дух не переносил угодничество и раболепие, откровенную грубость и чей-то диктат, от кого бы он ни исходил. Трудно сходился с незнакомыми людьми и мало имел настоящих друзей, хотя много их в жизни никогда не бывает. Очень не любил, когда ему мешали творчески работать, заниматься любимым делом, наигрывать на саксофоне или пианино различные мелодии или работать с юридическими документами. В такие моменты к нему лучше было не подходить, не портить ни себе настроение, ни ему. Не терпел нравственной распущенности ни в себе, ни в людях, с которыми общался. Из-за этих недостатков не сумел вовремя сделать приличной его знаниям карьеры по своей юридической специальности, хотя был очень добросовестным и исполнительным человеком. Это была не вина его, а сущая беда, как для него, так и для нас, родителей. Я часто спрашивал его: «Коля, сынок, неужели так трудно тебе самому исправить нетерпимые другими твои недостатки, о которых ты сам хорошо знаешь?» Он хмурился, в тяжёлой задумчивости на меня смотрел и, тяжело вздыхая, отвечал: «Понимаешь папа, меня начальство не понимает, а я – его. С меня требуют добиваться положительного результата в моей юридической работе любыми средствами, даже в обход закона, а я так не могу. Мне, с профессиональной точки зрения, гораздо важнее и интереснее достигать положительных результатов, используя в полной мере свои хорошие знания нашего законодательства, хотя иногда и противоречивого. Но нравственное удовлетворение, которое от этого испытываю, ни с чем не сравнимо, да к тому же моя совесть чиста. Из-за этого и все конфликты с начальством, и, в конечном счёте, всё и сводится к моему увольнению по собственному желанию, которого от меня незаконно требуют, и я соглашаюсь. Не хочу и не терплю скандальной работы с дурным начальством, а других ещё не встречал». Немного помолчал и с необычайной грустью добавил: «Пойми меня, папа! Я, наверное, создан для другой жизни, которая ещё не наступила, а в этой мне ничего, наверное, хорошего ждать не придётся». Он был по-своему прав. «Может, что-то и изменится к лучшему после защиты диссертации, но поживём, увидим», – закончил он и ободряюще улыбнулся. Что я мог как отец сказать сыну на его горькую исповедь? Да решительно ничего, и мне стало до слёз его жаль. У меня не было никакой возможности оказать ему посильную отцовскую помощь, и эта обидная старческая беспомощность морально убивала меня, вгоняла в неодолимую тоску и уныние. Мне могут читатели с раздражением возразить: «Да это же великолепные человеческие достоинства, и далеко не каждый ими обладает. Зачем бесконечно так бахвалиться своим сыном»? Возможно, и прав будет читатель, сказав эти слова. Но беда в том, что с такими достоинствами в наше смутное время никакой карьеры, даже мало-мальской, не сделаешь, и эти положительные качества сегодня невольно
