Мы собрались в холле, пыль после артобстрела уже осела на плетеной мебели. Значит, опасность миновала? В дверных проемах домов на площади стояли люди, они были готовы выйти из укрытия, но все еще не решались.
– Как ни крути, больше одного раза не умрем, – изрек консьерж и, переключив свое внимание на возбужденно тараторящих горничных, быстро подошел к лестнице и стал подниматься по ней.
Я кинулась за ним. Дверь одного из номеров была распахнута. В стене гостиной зияла дыра, а мебель превратилась в дрова для растопки. Искореженный металлический каркас кровати стоял вертикально, напоминая уродливый объект современного искусства.
Постоялец жаловался, что угодивший в ванную комнату осколок снаряда уничтожил все его туалетные принадлежности. Конечно, при других обстоятельствах можно было бы посмеяться над тем, как трагически он переживал потерю зубной щетки и бритвы, но я-то понимала, насколько эти вещи были ему дороги. Я чуть не рванула в свой номер проверить, уцелело ли мое мыло, которое я, поддавшись панике, оставила в ванной.
Хемингуэя я нашла в холле, где он, пьяный и чумазый, курил и играл в покер.
– Представляешь, – сказала я, – меня заперли в номере, и я не могла выйти.
Он перевел взгляд с карт на меня. Кто-то присвистнул, и только в этот момент я поняла, что выбежала в коридор в одной ночной сорочке. Я обхватила себя руками за плечи, но глаз не отвела. Выражение лица Эрнеста было почти таким же, как в тот момент, когда он ввалился в мой номер и застал меня на кровати вместе с Тедом Алланом. Разве что сейчас к этому еще добавилась капелька смущения.
– Дочурка, в этом отеле полно пьянчуг и сводников. Я не хотел, чтобы тебя побеспокоил кто-то из этих типов. Или принял за шлюху.
Это слово покоробило меня, как отцовская фраза о том, что я капитализирую свои золотистые волосы. Но Эрнест просчитался: не на такую напал, я ему не Тед Аллан (он же Алан Херман). Я не собиралась тушеваться и теряться в тени Хемингуэя. Да как он только мог вообразить подобное!
– Принял меня за шлюху? – как можно непринужденнее переспросила я. – Эрнестино, да ты спятил! Где твои глаза? Меня – с моим-то скромным макияжем – даже с продавщицей сигарет не спутаешь.
Отель «Флорида». Мадрид, Испания
Март 1937 года
На следующее утро умопомрачительный запах яичницы с ветчиной привел меня в номер Эрнеста, где собралась все та же компания игроков в покер. Херб Мэттьюс из «Нью-Йорк таймс» пришел одновременно со мной. Он явился в крестьянских штанах, которые подчеркивали его длинные ноги, и в эспадрильях на поразительно тощих босых ступнях. Широкий подбородок, глубоко посаженные глаза. Он настороженно посмотрел на меня из-под очков в роговой оправе и буквально засыпал вопросами.
– Хорошо ли я спала? – повторила я, а сама представила его в рубашке с белым крахмальным воротничком в каком-нибудь офисе. – Вы это всерьез спрашиваете?
– Ах, ну да, – сказал он. – Видимо, мне следовало сформулировать