И другой парень вышел. Спас – и ее же топить начал. И третий нашелся. Потом четвертый, пятый… И все как на подбор – крепенькие ребятишки. А мы-то с Крапивником губы раскатали, знаки внимания оказывали. Я не к тому говорю, что после парада поклонников чувства мои остыли. Нет. С чувствами ничего не случилось, пьедестал под богиней не зашатался, но заметного места для себя в этом параде отыскать не смог.
Стою.
Переживаю.
Мучаюсь.
Дашутка тоже переживает. Хоть и храбрится. Улыбаться пробует, но не очень-то у нее получается. В сторону морячка даже не смотрит. А тот, бедняга, все бледнее и бледнее. Сначала в первых рядах топтался, любопытствовал, но быстро устал и незаметненько стушевался в глубь толпы. Головенку, словно перископ, поворачивает, высматривает – кто следующий захочет подружку утопить. Но сам к ремню не подходит. Правда, ремень и не залеживается.
Семь человек или девять прошло – я не считал, но вдруг Шуряга Баранов выполз. Слюнявый Шуряга, с которым не только красавица Дашутка, самая завалящая девица на одном гектаре не сядет… А тут, нате, вылупился. Донжуан полоротый. Стоит с ремнем в руках, да еще и подмигивает. Спинку выгибает. Покрасовался и хрясть ремень об пол: «Дашка Шмакова тонет!» Поднимать ремень после Шуряги почему-то не спешили. Вроде как брезговали. Притих народец. Теперь Шуряга имел право подойти к кому-то с ремнем и понужать вдоль хребта.
Мыстезкой тут же пробрался к баянисту. Я рядом стоял и слышал, как он велел жахнуть музыку, когда наказывать начнут, и музыку самую веселую, чтобы как в ковбойском кино было.
Шуряга ремешком поигрывает, на Вовку Фокина смотрит. Но зрители соображают, что не к Фоке он направится. Все внимание на морячка. Одна Дашутка на него не глядит.
А морячок непонятливого из себя корчит. Обхитрить надеется. А того, дурак, не поймет, что его самого давно уже обхитрили и опозорили. Даже я, молокосос, после того как Шуряга высунулся, понял, что всех этих женишков Мыстезкой подговорил. А если не всех, то большую половину – точно. Устроили кино для отпускничка, а тот и поверил, что девчонку чуть ли не вся деревня по очереди лапала.
Грудь его в медалях, ленты в якорях – хорошая песенка была. Хорошая песенка, да спеть некому. Притих клуб. Фока сидит ухмыляется. Мыстезкой портки поддернул и руки потирает в предвкушении. Баянист инструмент на изготовку взял. У бедной Дашутки от обиды слезы выступили. Толпа жаждет зрелища…
Шуряга в последний раз кричит: «Дашка Шмакова тонет!»
Девчонка не знает, куда глаза от стыда спрятать. Я стою переживаю и сообразить не могу, как ей помочь… и в этой нездоровой тишине, на удивление толпы, в кругу появляется наш мастер Паша и поднимает ремень.
Мыстезкой орет: «Куда лезешь! Положь на место!»
Паша посмотрел на него, долго так посмотрел, и с улыбочкой, не нарушая правила игры, сказал: «Хватит ей тонуть, я ее спасаю».
У баяниста нервы не выдержали. Вдарил по вальсу. А тут и Сп