– Вот ерунда! – хоть и выгодно было оставлять папу при его мнении, но такое уже слишком! «Его дыханием»! – Я живу – и все. Да, Тимур много значит для меня и его работы тоже, но…
Я возмущенно развела руками.
– Да, я тоже так говорил, когда жил с твоей матерью. Но в том-то и дело, что когда любишь человека, очень нуждаешься в его тепле, – он уже погрузился в воспоминания, и не было смысла его перебивать. – С твоей мамой жить было просто невозможно. Она существовала для искусства. А я оказался рядом случайно, мои чувства не имели никакого значения. Вот же парадокс: они, эти художники, такие тонкие, эмоциональные, живут в мире гармонии, наблюдают перспективы, а близких своих в полуметре не замечают!
– Ну, близкие тоже хороши, – сказала я, имея в виду, конечно, себя.
– Да, – согласился он невпопад. – Я тоже не ангел. Я всегда слишком много работал и не часто интересовался ее творчеством. Придирался к ней: готовить не умеет, в доме грязь, ты голодная бегаешь по двору, а она у мольберта! Ох, вернуть бы все! Сам бы готовил, только бы она рядом была! Дурак, я дурак.
Он уже расчувствовался, что было довольно непривычно. Мне казалось, что это психотерапевты его обработали: он не понимал, какая хрень творится со мной и почему я не хочу жить, боялся, что уйду, как мама ушла из его жизни и из жизни вообще. Но спрашивать, говорить о проблеме опасался. Просто не знал, как. Он только сказал на прощание:
– Варька, все пройдет! Не поступай, как она, не надо! Многим будет больно. А я и не переживу, наверное. У меня же никого больше нет, кроме тебя!
Что ответить, как им всем объяснить, что не прыгала я с шестого этажа?! Ну как бы я прыгнула, увидев внизу этот дурацкий «КамАЗ»? Да и синяки на щиколотках никто из докторов объяснить не смог. Мне сказали, что завтра придет следователь из милиции, и я смогу ему все рассказать. Мой основной соперник в борьбе за мой же здравый смысл был светом психиатрии и солнцем на небосклоне психологии. Его звали Евгений Семенович Костров. Он думал, что, когда следственные органы докажут, что на меня никто не покушался, я признаю себя помешанной на суициде. Посмотрим!
Следователь Павел Седов, молодой серьезный парнишка с коротко стриженными рыжими волосами и смешными веснушками на курносом носу, пришел ко мне в палату утром, около девяти.
Я уже привела себя в порядок. Мне не хотелось произвести впечатление сумасшедшей, и поэтому я гладенько зачесала волосы, аккуратно подкрасила губы помадой нежно-бежевого цвета и надела скромный чистенький халатик из тех, которые не распахиваются без надлежащей команды.
Павел вошел, поздоровался и сел на стул возле кровати. Из того, что он даже блокнотик с ручкой не достал, я поняла: Костров уже общался с эскулапами. Что делать? Профессиональное мнение психиатра и бред сумасшедшего, что выглядит убедительней?
– Итак, Варвара Игоревна, что вы хотели мне рассказать? –