Мастерская была залита ровным сумеречным светом. Я мог разобрать очертания и крупные детали любого предмета. Лицо Мецената по-прежнему оставалось в тени.
– Да уж, – согласился я. – Бред полнейший.
– Это не бред. Сейчас я трезв. И могу повторить многое из сказанного.
Я водил по «Пианино» всей ладонью. Освещение нарастало, как в кинотеатре после окончания сеанса. Появились цвета, мелкие детали. Теперь казалось, что на лице Мецената – глухая черная маска. А на теле – бесформенный плащ.
– Значит, – сказал я спокойно, – завтра я умру? И ты подгонял меня, чтобы я успел к выставке?..
– Не совсем… Не только. Я по-прежнему думаю, что тебя можно спасти. Во всяком случае, сделаю все от меня зависящее.
В мастерской стало совсем светло. Лицо и фигура Мецената притягивали мой незрячий взгляд. Чернильное пятно на яркой картине.
– А почему ты думаешь, что я умру именно завтра?
– Я не думаю. Я знаю.
Послышались мягкие шаги. Чернильное пятно приблизилось ко мне. Меценат понизил голос:
– Можешь считать меня психом…
– Уже считаю, – мне хотелось перевести все это в шутку. – Нормальный человек в меня не стал бы вкладываться.
Черное лицо и размытый плащ совсем близко.
– А знаешь, почему я рискнул? – Меценат даже и не думал шутить. – Потому что я не рисковал. Я совершенно точно знал, что твои «терки» станут модными и дорогими игрушками в Москве этой осенью. Потому что… потому что я живу в этом времени второй раз и знаю… то есть помню, что и как должно произойти.
Я напряженно вслушивался в голос. Да, он волновался. Да, боялся сорваться. Но при этом оставался абсолютно искренен. Не удивлюсь, если я первый, кому он эту фантастику рассказывает.
Фантастику? Уж моя корова лучше молчала бы.
– Твои тактильные картины станут началом нового направления в искусстве. Через полгода Москву и Европу наводнят подделки под тебя. Потом появятся настоящие последователи. Они не будут копировать, начнут изобретать, пойдут гораздо дальше тебя, начнут играть с воздухом и водой. Но все равно ты останешься первым.
Он замолчал. Кажется, не слишком-то легко даются ему эти воспоминания.
А я вдруг понял, что мне режет руки – так сильно я сжимаю «Пианино». Я торопливо разжал ладонь. Воображаемый свет погас, я снова оказался в темноте.
– И тогда… когда ты жил в первый раз, – уточнил я, – тринадцатого августа я умер?
– Да.
– Не понимаю, – сказал я, – чем тебе моя смерть помешает? Наоборот, повысит продажи.
– Возможно. Но… я хочу тебя спасти. Если я ничего не сделаю – это будет убийство.
Перед глазами стояла темнота, но в этой темноте я различал сгусток чего-то еще более темного. Чернильное пятно на черном бархате.
– Ладно, – сказал я. – Выглядит это все бредово, но тебе это, я вижу, важно. Завтра буду делать все, что скажешь.
Есть огромное удовольствие в том, чтобы лежать в кровати