– Шесть, – ответил я.
– Mulzumesco, – сказали они, что значит «спасибо», и пригласили попить с ними чаю.
– Mulzumesco, – сказал я и направился с ними через село.
Через минуту мы пришли в полуразрушенный дом, где еще пять или шесть солдат тепло приветили меня, предложили присесть, дали миску куриной чорбы и чашку чая.
– Mulzumesco, – сказал я.
Завязался разговор, и я узнал, что их часть – связная, главная находится в десяти милях отсюда. В селе не осталось ни одной живой души: до румын здесь прошли немцы.
– Перед нами здесь прошли немцы, – как бы в извинение повторил солдат, прихлебывая суп и посмеиваясь.
– Aiurea! – сказал я.
– Это правда, – сказал солдат с капральскими нашивками, – перед нами здесь прошли немцы.
– Aiurea! – сказал я.
– Dòmnule capitan[39], – сказал капрал, – если не верите мне, спросите пленного. Мы не сжигаем деревень, не делаем зла крестьянам. У нас зуб только на евреев. Это правда. Эй, послушай! – крикнул он, обернувшись в темный угол. – Разве неправда, что перед нами здесь прошли немцы? Я тоже обернулся в темный угол. Опершись спиной о стену, там сидел человек. Он был в форме цвета хаки, в пожелтевшей пилотке на бритой голове и с босыми ногами. Татарин. Маленькая худая голова, блестящая пепельного цвета кожа, туго натянутая на скулах, черные упрямые глаза, помутневшие от голода и усталости. Эти глаза твердо и бесстрастно смотрели на меня. Татарин не ответил на вопрос капрала и продолжал пристально смотреть на меня снизу вверх.
– Где вы его взяли? – спросил я.
– Он был в танке на площади. Мотор заглох, танк подбили, а этот продолжал отстреливаться. Немцы спешили, они ушли и оставили его нам. Их было двое. Стреляли до последнего. Одного мы убили. Этот не хотел сдаваться, остался без патронов, пришлось ломами вскрывать люк, он сидел там тихо, как мышь. Второй, пулеметчик, был мертвый. Этот – водитель. Теперь надо везти его в румынский штаб в Балту. Но здесь никто не проезжает, все грузовики едут по главной дороге, а здесь никто не появляется уже дня три.
– А зачем сняли с него сапоги?
Солдаты нахально засмеялись.
– Добрые чеботы, – сказал капрал, – взгляните, dòmnule capitan, какие ладные чеботы у этих свиней русских.
Он встал, порылся в мешке и достал пару татарских сапог из мягкой кожи.
– Они одеты лучше нас, – сказал капрал, показывая свои стоптанные башмаки и рваные штаны.
– Это значит, что их родина лучше вашей, – сказал я.
– У этих свиней нет родины, – сказал капрал, – они – скоты.
– Даже у скотины есть родина, – сказал я, – она лучше нашей. Много лучше родины румынской, немецкой, итальянской.
Солдаты уставились на меня, они не понимали, они смотрели на меня, пережевывая в тишине куски курятины, выловленные в супе, а капрал смущенно сказал:
– Пара таких сапог обойдется в пару тысяч лей как минимум.
Солдаты