Алекс колотит палкой в дверь подъезда.
– Алё! Выходите, уебаны! Кодовый, сука, замок. Таак, что тут, один-три, восемь – видишь, кнопки вдавлены!
Дверь, пиликнув, открывается.
–Саш! Ну нафиг, пойдем!
– Да че «Саш!», чтоб меня тут пиздили каждый раз толпой, уроды эти? Сиди здесь, я сказал! Ээ, скины-ы! Выходите, пизды получите!
Подъезд воняет, темнота молчит.
– Э-эй, братшкё!
Алекс хищно разворачивается, но на крыльце стоит молодой плотный парень, казах или кыргыз, тянет руку:
– Ты этих скинхэдов бить пошел? Нас с братом позови, мы вон в этом доме живем. Они нас нерусскими ругали, прямо матом говорили, да? Мы их два раза бить ходили, очень понравилось!
Алекс и Никон чуть не до полуночи смаковали все подробности столкновений со скиногопниками за последние годы, то собирались по-пацански поговорить с районными старшаками, то планировали общий махач все на всех, то расписывали свои подвиги в прошлых сражениях. Жене было скучновато, но у Никоненко как раз зависла книжка «Электропрохладительный кислотный тест», в очередь на прочтение которой стояла вся тусовка, так что в компании «веселых проказников» время пролетело незаметно.
Дома, конечно, снова влетело.
– Женя, если бы я могла сдать твой чертов билет, ты бы у меня завтра не в Москву поехала, а с печки на лавку, паршивка! Опять с парнями по кустам прошарахалась до полпервого, а мать должна не знаю что думать! Ты меня в гроб сведешь! Все, даже говорить с тобой не хочу – хлопнула мама дверью спальни.
– Женёк, ну мать волнуется, ну нельзя так, ну позвонить было можно, наверное, а? Вон, весь корвалол выпила.
– Па, ну у Никона телефона нет, мы засиделись, а потом я уже бегом бежала, не стала из автомата звонить, думала спите уже.
Папа потрепал Женю по волосам, сунул в бороду «Золотую Яву», взял со стола полкружки чернющего растворимого кофе и ушел курить на общий балкон.
Женя чуть не взвыла от облегчения. Горел только торшер в коридоре, родители не заметили распухший нос, затекающую синевой скулу , и разбитые губы. Как повезло, что очки не разбились, хороша бы она была на экзаменах со своими минус восемь. У Никона Женя пыталась замазать намечающийся фингал тоналкой «Балет», которую Леха, поохав, нашел в тумбочке у матери. Но ничего не вышло, на бледной женькиной физиономии густорозовый крем делал картину еще мрачнее. Она достала из холодильника два кубика льда и приложила один под глаз, один к губе. От холода и стыда сводило что-то внутри, но зато не было больно. Когда с кубиков начало капать, Женька закинула их в раковину и пошла умываться. От волос пахло табаком и пылью. Женя на цыпочках обходит скрипучую доску в коридоре. Младшие сестры ворочаются во сне, но не просыпаются.
Ее гложет чувство вины. Она никак его не называет, но это постоянный фон: что сделала не так? Кого опять подвела? Кого расстроила? Чем разочаровала маму? Какой пример сестрам? Достаточно ли говорить, что люблю? Не слишком ли о себе думаю? Наверное,