– A-а, дорогой гость. Христос воскресе! Ну-ка, по христианскому обычаю.
Швейцар выронил фуражку, немного попятился, но сейчас же оправился и бросился в протянутые ему объятия.
Троекратно поцеловались.
Чувствуя какое-то умиление, Ландышев застенчиво улыбнулся и сказал гостю:
– Не выпьете ли рюмочку водки? Пожалуйста к столу!
Швейцар Чебурахов сначала держался за столом так, как будто щедрая прачка накрахмалила его с ног до головы. Садясь за стол, с трудом сломал застывшее туловище и, повернувшись на стуле, заговорил бездушным деревянным голосом, который является только в моменты величайшего внутреннего напряжения воли.
Однако радушие супругов согнало с него весь крахмал, и он постепенно обмяк и обвис от усов до конца неуклюжих ног.
Чтобы рассеять его смущение, Ландышев заговорил о тысяче разных вещей: о своей службе, о том, что полиция стала совершенно невозможной, что автомобили вытесняют извозчиков… Темы изложения он избирал с таким расчетом, чтобы дремлющий швейцаров ум мог постичь их без особого напряжения.
– Автомобили гораздо быстрее ездят, – солидно говорил он, пододвигая швейцару графин. – Пожалуйста, еще рюмочку. Вот эту я вам налью, побольше.
– Не много ли будет? Я и так пять штучек выпил, а? Да и одному как-то неспособно пить. Хи-хи!
– А вот Катя с вами вином чокнется. Катя, чокнись по русскому обычаю…
– Ну-с… с праздничком. Христос воскресе!
– Воистину!
– Представьте себе, у меня в конторе, где я служу, до полутора миллиона бочек цемента в год идет.
– Поди ж ты! Цемент, он, действительно…
– Теперь, собственно, жизнь вздорожала.
– Да уж… Не извозчик пошел, а галман какой-то… Эфиоп.
– Почему?
– Да разве его от подъезда отгонишь? Ни боже мой. А жильцы протестуются.
– Скажите, вы довольны вообще жильцами?
– Да разные бывают. Вон из третьего номера жилица, которая пишет, что массажистка, – та хорошая. Кто ни придет – молодой ли, старик – меньше полтинника не сунет.
Швейцар налил еще рюмку и, подмигнув, добавил:
– А то какой-нибудь ошалевший с ее человек и трешку пожертвует. Ей-богу!
И он залился довольным хохотом.
– А с четырнадцатого номера музыкантша – прямо будем говорить – гниль. Ни шерсти, ни молока. Шляются ученики – сами такие, что гривенник рады с кого получить. Старая шельма. Никуда. Го-го-го!..
Прикрыв рот рукой, так как им овладела икота, смешанная с веселым смехом, швейцар подумал и сказал:
– А в девятом дамочка с мужем живет – так прямо памятник ей поставить. Как муж за дверь – так, гляди, каваргард на резинах подлетает. И уж он тебе меньше целкового никогда не сунет. Уж извините-с!
Он игриво ударил Ландышева по коленке:
– Понял?
Супруги угрюмо молчали. Такой красивый жест, как приглашение меньшого брата к своему