– Она меня на полголовы выше… – почему-то подумал фон Рабе, – я, еще по фото, понял, что знаю ее… – догнав женщину, он тихо сказал: «В Берлине стоит отличная погода».
Вокруг шумел рынок, рядом кричала торговка: «Спаржа! Молодая картошка! Лучшая спаржа!»
– В музее Пергамон открылась выставка греческих ваз… – ему показалось, что женщина улыбается. Она коротко кивнула в сторону неприметного, трехэтажного здания на углу рынка. Она едва заметно, покачивала бедрами, светлые волосы падали на плечи. Генриху она напомнила амазонку, с греческой вазы, в музее Пергамон.
– Питер говорил, – вспомнил фон Рабе, – Горовицы его американские родственники. Хорошо, что она с профессором Кардозо развелась… – женщина исчезла за плохо выкрашенной дверью подъезда, Генрих, подождав немного, последовал за ней.
Маурицхёйс, картинную галерею в Гааге, закрыли на день, для визита оберштурмбанфюрера фон Рабе. Макс медленно бродил по начищенному паркету, останавливаясь перед полотнами, склонив голову. У него наготове имелся черный блокнот с резинкой и паркеровская ручка. В блокноте, четким почерком, он записывал сведения из художественных музеев. Страницу он отвел под Гент, и две страницы, под Риксмузеум. Многие из картин, предполагалось, в будущем, перевезти в Линц, в музей фюрера, средоточие художественной жизни новой Европы.
Макс много слышал о коллекции Эрмитажа:
– Большевики кое-что распродали, Ван Эйка, например. Однако у них остался Леонардо, Рембрандт, испанские художники… – союзники, Франко, в Мадриде, и адмирал Хорти, в Будапеште, под нажимом немецких послов, согласились кое-что пожертвовать для будущей коллекции, в Линце.
– Конечно, не шедевры, не Дюрера, не Рембрандта… – Генрих, за ужином, сказал, что отобрал для виллы азиатское серебро:
– Колониальный лак, сандаловое дерево… – брат помахал изящной вилкой, – придется не ко двору в наших интерьерах… – виллу фон Рабе отделали в строгом стиле, любимом нацистскими архитекторами. Декоратор вдохновлялся примерами Древнего Египта. Даже комнаты Эммы украсили финским гранитом и мебелью темного дуба, с раскинувшими крылья орлами и свастиками. В просторной передней, под стеклянным куполом, висел огромный, парадный портрет фюрера, работы Циглера. Макс подумал, что к свадьбе надо отремонтировать спальню, гостиную и кабинет для будущей графини:
– Элиза монастырского воспитания, в них взращивают скромность… – полистав блокнот, он записал на задней стороне обложки: «Детская». Сына Макс давно решил назвать Адольфом, в честь фюрера, а дочь, Фредерикой, в память о своей матери. Он вспомнил подземный гараж:
– Можно часть отгородить, сделать бассейн, как на альпийской вилле. Приятно,