Вспомню я пехоту, и родную роту,
И тебя, того, кто дал мне закурить…
Наконец дверь отворилась. Перед Алехиным, глядя пристально и настороженно, опираясь на костыли и болезненно морщась, стоял невысокий, лет тридцати пяти мужчина с бледным худым лицом, покрытым рыжеватой щетиной, в польском защитном френче и поношенных шароварах. Левой ноги у него не было, и штанина, криво ушитая на уровне колена, болталась свободно. В правой полусогнутой руке он держал наган.
Это и был председатель сельсовета Васюков.
Пустыми грязными сенцами они прошли в хату, обставленную совсем бедно: старая деревянная кровать, ветхий тонконогий стол и скамья. Потемнелые бревенчатые стены, совершенно голые, на печи – рваный тюфяк и ворох тряпья. На дощатом столе – крынка, тарелка с остатками хлеба и стакан из-под молока. Тут же, уставясь стволом в окно, стоял немецкий ручной пулемет. В изголовье кровати, закинутой порыжевшей солдатской шинелью, висел трофейный автомат. Воздух в хате был кислый, спертый.
Васюков ухватил старое вышитое полотенце и вытер скамью. Алехин сел. Не оставляя костылей, Васюков опустился на кровать и посмотрел выжидающе.
Алехин начал издалека: поинтересовался, какие вёски[7] и хутора входят в сельсовет, как убираются хлеба, много ли мужиков, как с тяглом, и задал еще несколько вопросов общего характера.
Васюков отвечал обстоятельно, неторопливо, придерживая левой рукой культю и время от времени болезненно морщась. Он знал хорошо и местность, и людей, в разговоре его проскальзывали польские и белорусские слова, однако по говору Алехин сразу определил: «Не местный».
– Вы что, не здешний? – улучив момент, спросил капитан.
– Смоленский я. А здесь попал в сорок первом в окружение и партизанил три года. Так и остался. А вы по каким делам? – в свою очередь поинтересовался Васюков.
Алехин поднялся, достал командировочное предписание и, развернув, предъявил его.
– «… для вы… пол… нения за… дания коман… дования», – медленно прочел председатель. – Ясен вопрос! – осмотрев печать, немного погодя сказал он, возвращая документ и ничуть, однако, не представляя, какое задание может выполнять этот пехотный капитан с полевыми погонами на выгоревшей гимнастерке в Шиловичах, более чем в ста километрах от передовой.
И Алехин, наблюдавший за выражением лица Васюкова, понял это.
Он оглянулся на перегородку и, услышав от Васюкова: «Там нет никого», посмотрел инвалиду-председателю в глаза и тихим голосом доверительно сообщил:
– Я по части постоя… расквартирования… Возможно, и у вас будут стоять… Не сейчас, а ближе к зиме… месяца через полтора-два, не раньше. Только об этом пока никому!
– Ну что вы, – понимающе сказал Васюков, явно польщенный