Плохо, что за спиною Нечволодова солдаты его отряда встречали тех же раненых и даже на ходу успевали узнать для себя достаточно.
На севере погремливало и сейчас.
При таких порядках впору было Нечволодову, хотя двигался он позади штаба корпуса, выслать своё сторожевое охранение.
Зной как будто ещё не умерялся, но солнце заметно обходило левое плечо и палило в левое ухо.
Уже открывался просвет и на город – уцелевший, без пожаров, с сероватыми и красными шпилями и башенками, – как слева, по пересекающей грунтовой дороге, Нечволодов увидел походную пыль и определил колонну больше батальона пехоты и с батареей. Она тащилась медленно и тоже без предосторожностей.
Хотя слева как будто не было противника, но ведь и вообще никого слева не должно было быть. Вот так и наскакивают, а потом удивляйся оплошности других.
Однако в бинокль тут же убедился Нечволодов, что это – наши. Впереди той колонны тоже ехал верхом офицер, с одним просветом без звёздочек, только конь под ним шёл неспокойно, избочивался, вывёртывался, мотал оскаленной головой, а всадник понуждал его повиноваться. Ещё увидел Нечволодов по обочине бегущую приметную чёрно-рыжую собачку с крупными крыльчатыми ушами. По той собачке, всегда при своей роте, уже многие знали, что это – рихтеровская дивизия.
По темпу движения как раз предстояло всадникам сойтись на перекрестке. Заметив генерала и за ним колонну, тот офицер повернул коня, – конь занёс больше чем надо, был осажен, – и звонко крикнул своим:
– Хэ-ге-ей, суздальцы! Перекур десять минут, ла-жись!
Он весело, ничуть не устало крикнул это, а солдаты его были очень утомлены: они еле сбредали с дороги и, даже скаток с плеч не стянув, лишь винтовки малыми пирамидками составив, на первой же пыльной траве прилегали, хотя сто шагов было до лесной тени и чистой травы.
Офицер подъехал на безпокойном гнедом коне и с лихим изворотом руки доложил:
– Капитан Райцев-Ярцев, ваше псходительство! Полковой адъютант 62-го Суздальского!
Между дерзкими его губами раскрывался один передний золотой зуб. А конь тревожно косил глазом и дёргал головой.
Нечволодов кивнул:
– Не свой?
– Два часа, как взят, ваше псходительство, ещё привыкает.
– А вы – кавалерист.
– Был, ваше псходительство, да спéшил Бог за грехи.
Та знакомая неунывность была в капитане, тот лихой огонь, который красит истого кадрового офицера: для войны родились, на войне только и живём! Горело то и в Нечволодове, да притухло с годами.
– Где ж взяли?
– А вот тут поместье брошено, конюшни славные! Советую заглянуть! Около озера, как его…
Сама рука Нечволодова уже тянула с бока и раскрывала полевую сумку.
– Ох, карта