Никакого значения и действия не имело – доказывать это всё Крымову. Но были вопросы, где не мог Воротынцев остановиться. Да с этой водкой только вот и начни, и начни. Крымов наливал по следующей:
– Да теперь и сами крепости разбазарили, – пожалел.
Вот уж нисколько горячности ему не передалось: всё такое подобное он знал-перезнал, кивал ему согласно, как закону природы.
Всё больше дружественели они, Александр Михалыч да Георгий Михалыч, дальше и на «ты». (Не спешил бы Воротынцев на «ты», но и тут уклониться не мог, русский обряд.) Не шли к Артамонову, сидели за завтраком лишнее.
Заговорили о солдатском грабеже по Германии. Крымов поставил между тарелками узловатый кулак: военно-полевые суды и показательные расстрелы! Он уже ходатайствовал перед Самсоновым.
И значит, был он истый военный и последовательный армеец. А Воротынцев прижал обе ладони к столу и все пальцы разбросал как мог широко:
– Нет. Расстреливать нашего солдата я не могу, как хочешь. За то, что он беден – и мы таким привели его в богатую страну? За то, что мы ему никогда не показали лучшего? За то, что он голоден, а мы неделю его не кормим?
Кулак Крымова не разжался, но напрягся, но пристукнул:
– Да это ж позор России! Это верный развал армии! Тогда нечего было сюда и идти. Армейское решение: правильная реквизиция. Сильное интендантство приходит тут же, с полками. Оно берёт весь скот и выдаёт его полкам. Оно берёт те молотилки, что здесь, и те мельницы, что здесь, молотит, мелет, печёт – и выдаёт полкам! А мы – ничего не берём.
– Но это ж фантазия, Алексан Михалыч! Это бы – немцы, это – не мы, это будем не мы!
Воротынцев говорил «не мы», но с тайной гордостью знал, что отчасти и мы, он знал за собой и немецкую деловитость, и немецкое ровное упорство, что всегда давало ему перевес над такими порывистыми и отходчивыми, как Крымов.
Кончать завтрак, кончать безцельную беседу – идти толкать Артамонова вперёд и добиваться его полного подчинения Второй армии. Воротынцев изобретал, как бы ему в Ставке вызвать к аппарату своего друга Свечина. А Крымову тяжело было подняться, будто утренним разговором он уже всё главное сделал, теперь бы ему поспать. Но пойдёт, конечно, сейчас, и, если вспылит, – Артамонову может прийтись худо.
– А потом не поедешь ты посмотреть, где дивизия Мингина? Сомкнулась она с Мартосом? – спрашивал Воротынцев, будто не направляя.
Промычал Крымов вроде «да», но уклончиво. Кажется, он уже устал за эти дни ездить, кажется, ему проще остаться на месте.
Тут разом услышали они отчётливо-возникшую канонаду.
– Эге.
– Эге.
И вышли наружу.
Били на севере. Вёрст за пятнадцать. Жаркий уже воздух ослаблял далёкую стрельбу. Но артиллерии там – изрядно.
Сам Артамонов ни за что не начал бы.
Так немцы?
Проявились. Подтянулись.
– Если б… если б, –