Я натолкнулся на прекрасный экземпляр, цветы были огромными, набухшими, готовыми сбросить непомерной тяжести лепестки. И я уловил в тот же миг некую силу, которая заставляла меня предпринять что-то очень важное. Я смотрел и смотрел, пока чувство не окрепло, а потом словно фотовспышкой высветилось решение.
Это был паренек одного со мной возраста. Мы стояли на остановке, ждали автобус. Привалились спиной к стене, я – чтобы удобнее наблюдать, он – о чем-то напряженно думал. Вокруг толпа, всем безразлично, а я не чувствовал ни страха, ни стеснения. Я потянулся к нему, легонько хлопнул по плечу и сказал:
– Все нормально.
Трудно было смотреть сразу и на него, и на дерево. Но мне было ясно, что должно случиться нечто важное, и я попытался увидеть все вместе. Он поднял глаза – в них уже зарождался огонек возмущения, – но замер, оцепенел, и секунду сидел неподвижно. А передо мной разыгрывалась удивительная сцена. Дерево взорвалось алыми брызгами, лепестки вспорхнули, словно птицы, и медленно стали опускаться, вальсируя и играя друг с другом. А там, где красовались роскошные цветы, уже набухали плоды, еще едва различимые, но совсем не похожие на серую муть. Будто пойманные в прозрачную оболочку частички радуги.
Паренек начал приходить в себя. Неуверенно заморгал, глядя на меня непонимающе, пытаясь спросить о чем-то. Я и рад был бы ответить, но как я мог объяснить? Я лишь знал, что поступил единственно верно. По телу разливалось блаженство, а мой небогатый жизненный опыт даже не позволял подобрать толковое сравнение для охватившего меня чувства. Сила, принуждавшая сделать этот шаг, ушла, меня ничто не держало в этом месте. Хотелось все осмыслить в тишине, в одиночестве. И в то же время было понимание, что больше от меня ничего не требуется.
Он так и не спросил меня. Весь как-то обмяк, привалился снова к стенке, но я точно знал, что передо мной совсем иной человек.
Я назвал это пробуждением. Я до сих пор не понимаю, почему это действует и как. Но я знаю, что обязан так делать всякий раз, когда мне предоставляется возможность.
После этого случая меня долго преследовала тяга к витринам. Проходя мимо, не мог удержаться, всегда бросал беглый взгляд – не появилось ли дерево в моей голове? Но факт оставался фактом – единственным человеком на свете, лишенным дерева, был я сам. Утешал себя избитыми глупостями вроде сапожника без сапог, но помогло другое. Вообразилось мне, что я, должно быть, некий инструмент для пробуждения. А если рассуждать логически, то с чего бы это инструменту задумываться о своей природе? Так я и перестал заглядываться на себя. Инструменту думать некогда, он работать должен.
Поздновато уже было,