Венька приехал вдруг, к обеду, тридцать первого декабря. Как он потом сам признался, загадал, что если я встречу его пьяной, он немедленно развернется и уедет обратно. Но, на мое счастье, я не успела еще даже пригубить. Он привез сладкий подарок дочери, а нам с мамой бутылку шампанского и коробку конфет. И там, тогда, он, безусловно, был сказочным принцем, прискакавшим на белом коне.
Я выглянула в окно и посмотрела на серенькую бортовую ГАЗель, которая должна была увезти нас в счастливое завтра. Это был Новый год, новая жизнь и новые надежды. Мне вдруг показалось, что все еще наладится.
Мы посидели за столом, выпили в меру, поели. Потом Венька уснул, даже не удостоив своим вниманием боя курантов, а мы, взвинченные до предела сбывающимися на глазах надеждами, продолжали куролесить до утра.
Мать несла пьяную ересь, то ли от зависти, то ли от водки. Но это больше не имело никакого значения. Я с гордостью и благодарностью посматривала на диван, где спал мой принц, рыженький, лысоватый, немногословный. И хотелось запеть «Калинка-малинку», весело, нараспев, звонко сотрясая застоявшийся сырой воздух…
В ту ночь мы спали вместе с ним – дочь у стенки, я посередине, он с краю. У нас не было больше спальных мест. Мама почивала в своей «светелке» возле печки. И оттуда до полудня следующего дня, доносился здоровый мужицкий храп. Стоит ли говорить, что я не спала вовсе? Я нежно поглаживала дочкины волосы, шептала ей ласковые слова. Ибо, видит Бог, я делала это все только ради нее и ни для кого больше.
Венька оказался властным человеком. Он лишь отдаленно знал о семейных отношениях, и то – понаслышке, от друзей. Привык говорить и делать одновременно. Если вдруг возникали разногласия, и он гневно и удивленно поднимал рыженькую бровь – плохо дело… Но я приняла правила игры. Слишком велики были ставки.
Мы решили выезжать второго января, так как Венька все-таки напился и был «обесточен» на целые сутки. Наши вещи были давно собраны, оставалось только побросать их в ГАЗель, что являлось делом техники. Венька ничуть не сомневался в правильности своего поступка, чем добавлял нам, такой необходимой тогда, смелости. Мы с дочкой, конечно, побаивались уехать насовсем, в чужой город, но именно побаивались – не более того.
Когда ГАЗелька тронулась, мама печально взмахнула рукой, собака попыталась броситься вслед, но ее предусмотрительно привязали к забору. Растерянная Альфа и пьяненькая мать оставались совсем одни, без помощи и присмотра в холодной зимней стране, именуемой «безнадега». Мое сердце больно стукнуло, потом еще раз, я крепко сжала Венькину руку, умоляюще посмотрела в его глаза.
– Мы заберем собаку?
–