– Черт возьми, люблю, когда меня гипнотизируют, – хотел было сказать Глеб, но не смог, заснул тем самым сном, о котором и говорила Мэгги.
4. Ульрика на связи
Вернулась к себе уже затемно, усталой и злой – то, над чем они втроем колдовали в лаборатории, не получилось. Вообще. Ложной оказалась сама посылка, а профессор всё не хотел признавать. Ну да ладно. Завтра на свежую голову. Ах да, завтра мистер Терлов начнет дознание, расследование, как у них на Земле это теперь называется? Значит, день, скорее всего, пропадет даром. И если б только один-единственный день. Что же, потерпим этого зануду, чистоплюя, куда ж деваться. Ради дела, да? А профессор зря решил окунуть его с головой в племя альфа. Завтра он будет брать реванш за то, что сегодня блевал на наших глазах.
Зануда-то он зануда, но кажется вполне искренним, даже чистым, наивным, быть может. С такими нельзя хитрить. Если поймает на хитрости (он же умный, да? И тщательно подготовился к своей инспекции), так вот, если поймает на неправде в какой-то частности, не поверит твоей правдивости в главном. Таких, как он, берут правдой и только правдой. Правда, не вмещаемая его сознаньицем, приведет к недоумению, может, даже к параличу воли. В чем он, как честный человек, сознается перед ними и перед НАСА. Ну, а пока Земля будет вникать во всё это (а вникать придется не только в факты, но и в душевные муки своего эмиссара), они успеют сделать главное, то, ради чего и затеяли всё вообще.
Итак, она усмехнулась, задавим господина инспектора правдой. Надо только самим вспомнить, где у них начинается и где кончается правда.
Ульрика налила молоко в блюдце, поставила на пол перед своей трехголовой кошкой (еще один результат вмешательства Ульрики в естественный ход событий) по имени Нэсси. Нэсси с энтузиазмом принялась лакать в три языка.
Ульрика прошла в комнату, к столу, села в кресло. У нее сегодня сеанс связи с Вильямом. Бьет ли ее дрожь, как когда-то? Сегодня пустота и только. А пустота не может бить, она ничего не может – только вгоняет… в пустоту?! Эта тавтология, дурновкусие опустошенности. Это слова, что призваны придать пустоте хоть что-то в смысле качества, свойства, формы. Это бездарность слова.
– Алло! Алло! – шаркающий голос Вильяма.
– Привет, Вилли! – Ульрика пытается быть радостной. И вдруг чувствует, что она и в самом деле радуется, рада. Ей становится легче. Зажим внутри ослаб. Она будто удостоверилась в реальности, чего вот только? Чувства? Души? Самой себя?
– Как ты? – не спрашивает, а скорее говорит Вильям.
Она начинает рассказывать как. Знает, ему неинтересно, и, в общем-то, неинтересно ей. Но ради того, что не сводится к этому их отчуждению, не обусловлено им… но есть ли это? Было. Должно быть! Не может не…
– Извини, – говорит Вильям, – мне надо идти, у нас сегодня групповая терапия, а потом мы с Генри и Эльзой играем в лото.
– У нас? – переспросила Ульрика.
– У нас в доме престарелых, – он понял ее вопрос.
– Как давно ты там?
– Как давно? – Вильям добросовестно