Нет, нет…
Танька бежит к шоссе, вспыхивают вдалеке фары, Танька отчаянно машет рукой, подберите, увезите отсюда. Тормозит что-то причудливое, будто сошедшее с экрана старого-старого фильма, на таких машинах давным-давно ездили… У Таньки по истории выше двойки не было, и то помнит, были такие машины… в фильмах о войне…
Распахивается дверца, кто-то галантно подаёт Таньке руку, вот она уже не Танькой задрипанной себя чувствует, а какой-нибудь кинозвездой немого кино…
Танька садится в машину, рядом на сиденье чернеет что-то полусгнившее, смрадное, Танька не знает, но догадывается, кто. Лихорадочно припоминает какие-то приветствия, как там положено руку вскинуть… Нечто полусгнившее хлопочет, отставить, отставить, что-то говорит: резко, торопливо, страстно, Танька ни слова не понимает, по немецкому тоже выше двойки никогда не было. Да оно и неважно. Кивает и улыбается, тут, главное, молчи и слушай.
Вот теперь заживёт Танька. Как в кино. Не как в России этой задрипанной, в медвежьем углу, а как люди живут, будет ходить в маленьком чёрном платье с ниткой жемчуга, ездить на мерсах, это же у них Мерседес, да? Нечто полусгнившее прислушивается, узнаёт знакомое слово, кивает с гордостью, Мерседес, Мерседес…
Тянутся к Таньке гнилые челюсти…
– Блин, до города дотерпеть не судьба?
– Мне лопнуть прикажешь, или как?
– Ну, давай по-быстрому… в лес…
– Чёрт, это ещё что…
– Чего там?
– Эй, девушка!
– Оставь её, пьяная какая-нибудь…
– Да не… ты гляди… ловко горло прокусили…
Два человека смотрят на девушку у обочины, Танька лежит, смотрит в небо мёртвыми глазами, а как же Мерседес, а как же маленькое чёрное платье, а как же нитка жемчуга, а…
2013 г.
Песня Дома, песня Очага
Выходили поутру из дома – все, разом. Кланялись дому – за ночлег, за огонь очага, за тепло, собравшее нас под одной крышей.
Расходились кто куда, через лес, окружавший дом. Кто в кузницу, кто на пристань, кто в поле, кто в лес, кто по дрова. Начинался новый день, и мы старались взять у нового дня всё, выжать из него каждую секунду, провести с пользой, успеть – до ночи.
День просыпался. Разгорался. Клонился к вечеру. Мы возвращались к дому, спешили, что было сил, чтобы успеть дотемна, добраться до дома. Возвращались, загоняли домой детей, домой, домой, какое играть, хотите, чтобы вас звери слопали? Перекрикивались, перекликивались, все ли тут, все ли вернулись, все ли на месте, никто ли не остался в тёмном лесу.
Закрывали двери дома – от холодных ветров, от тёмного неба, от тёмного леса, стремительно облетающего вечером, от колючего снега, летящего со студёных небес. Разводили в очаге огонь – отогнать зимнюю стужу, жарили на огне молодых куропаток, пекли хлеб, устраивались за общим столом. Боязливо смотрели за окна, в темноту ночи, где подкрадывались к дому из тёмного леса ночные звери.
Ночные звери… никто не знал, откуда они приходили, и куда исчезали с первыми лучами солнца. Когда молодые спрашивали