– Ларенька – это барышня Лариса из Усадьбы? – спросил Назаров, сам удивляясь своей осведомленности. Или, может быть, своей отменной памяти.
– Она самая, сердешная. За ней Сенька Слепак охотится, который в комбеде заправляет. Она его любови давным-давно отвергла, так он решил сейчас свое взять. Ларенька, бедняжка, у нас света дневного не видит, все в избе прячется. И мы боимся – как бы кто ее у нас не заприметил.
– Ты бы не кудахтала лучше, а выпустила Ларьку, – сказал Никита Палыч. – И стол пока накрыла. А я пока Федю в баньку провожу.
Заскрипела дверь. Гость обернулся. В горницу несмело вошла девушка. Ее лицо было бледным, как бывает у людей, проводящих почти все время под крышей. В правой руке она держала небольшую книжечку, заложенную пальцем посередине.
– Здравствуйте, – робко начала она. – Так это вы, Федор Иванович?
– Он самый. Мое искреннее почтение, барышня Лариса.
«Так и тянет выдать пошлость: „Девушка, кажется, мы с вами где-то встречались“. Ведь, наверное, встречались же где-то? А красива барышня из Усадьбы. Наверное, таких и называют тургеневскими барышнями. Но – ша, солдат! Отставить вольные мысли! У тебя жена в сорока верстах отсюда».
– Как я рада, Федор Иванович, что вы вернулись. Я ведь ту нашу встречу у реки запомнила надолго…
«Ая-яй, – подумал Назаров, – что ж это я про то ничего не знаю?»
– Ладно, потом, за столом, радоваться да болтать будем, – сказала бабка Фекла. – Федя, баню топить пора.
Назаров поставил на лавку сидор, позаботился о винтовке и вышел с хозяином во двор.
Никита Палыч и его супруга долго вздыхали: в доме шаром покати, на стол нечего поставить. Однако поискали в своей кладовой, прошлись по соседям и, сами себе удивляясь, приготовили-таки пиршество. Хозяйка успела курочку зажарить, леща запечь. Посередине стола дымился чугунок с картошкой, а вокруг стояли тарелки с салом, огурцами, квашеной капустой, солеными рыжиками да мочеными яблоками. От Христова Воскресения остались окорок, два кулича и десятка полтора крашеных яиц. Между тарелками возвышалась четверть самогона – за последние три года этот продукт завелся в каждой избе.
Правда, едоков было не так и много. Всего лишь Никита Палыч с Феклой Ивановной, еще один назаровский приятель Степан, воевавший в годы оны в Маньчжурии и оставивший там свою ногу, напросившийся Тимоха Баранов, Лариса, притулившаяся в уголке на скамейке с книжечкой на коленях. И, конечно, дорогой гость, Федор Назаров.
– Что, Федя, – спрашивал уже слегка захмелевший Степан, – давно так не сидел?
– Давно, – ответил Назаров.
– Царское угощение по нынешним временам, – сказал Никита Палыч.
– Федя, – сказал Степан, – по правде скажи, с царем тебе выпивать не доводилось? А то кто с фронта ни придет – тот царя видел, тот с царем ручкался, тому царица в вагоне-лазарете портянки меняла. Последний годик, правда, разговоры поутихли. Микола-царь теперь не в чести.
– С царем не угощался. А с великим князем