Никогда не видела Ниив столь благородных черт и столь совершенного тела, и оттого сердце ее забилось так часто, что казалось – вот-вот из груди выпрыгнет, а самой ей безумно захотелось поцеловать его сию же секунду.
– О, как хорош собой мой супруг! – воскликнула она в волнении столь сильном, что руки начали у нее дрожать, и, на беду, так сильно, что сорвалась со свечи капля горячего воска и упала на плечо спящего.
Тот вздрогнул и проснулся.
– Что же ты наделала, Ниив, – горько молвил он, увидев склонившуюся над ним девушку со свечой. – Всего-то ничего подождать оставалось, и был бы я твоим навечно, как и ты – моей, но теперь же…
– Что теперь?
– Теперь нам придется расстаться, и, боюсь, навсегда. На мне и всем моем королевстве лежит страшное проклятье, и сроку ему оставалось – до конца года. Днем я был оленем, а ночью – самим собой, но никто меня не должен был видеть. Но и не жениться мне было нельзя – коли не нашлось бы до конца этого же года девушки, что пошла бы за меня – остался бы я зверем навечно. А теперь твое любопытство погубило все! Злые чары заберут меня далеко на север, где поднимаются горы на границе моей земли и неба, и там сидит в моем прежнем замке страшная черная ведьма, что прокляла меня. Теперь она сделает со мной, что пожелает, а все мое королевство достанется ей. Прощай, Ниив. Больше мы никогда не увидимся!
Только договорил он, как налетел страшной силы ветер, закружил все, и, казалось, начал сам дом рушиться, а ветер подхватывал камни и перебрасывать их, играя.
Зажмурилась несчастная Ниив крепко-крепко, закрыла голову руками и в тот же момент разум ее померк, точно окунули девушку в глубочайший сон какими чарами.
Когда пришла она в себя, то не было уже ни дома, ни знакомой полянки, и оказалось, что лежит она посреди какой-то неприветливой прогалины в глухом ельнике, сумеречно вокруг, так что неясно – то день такой непогожий или же сумерки собираются? Да еще туман наползает седыми клочьями
Огляделась Ниив, да приметила тропку – ровно серая нитка пряжи, меж папоротников затерявшаяся!
Ухватилась за нее – и пошла вперед, не сидеть же среди леса босой да одетой лишь в одну рубашку!
Сколько шла она – незнамо то, но ноги исколола, устала, и чуть не плакала уже с досады, страху и боли, когда впереди затеплился живой яркий огонек, рыжий, как кленовый листок во мхах.
Собрала остатки сил – и устремилась к нему, такому долгожданному. Вот, глядь – вырос огонек, оборотился окошком избушки такой крохотной, что, казалось, выросла та избушка-землянка сама, ровно гриб после дождя, оттого приземиста и неказиста, шляпка кривая, стенки мхом обросли… а все жилье, да не нечисти какой – вон, над входом и «тривершие Лорахо3» прицеплено, странное, из веток да трав с камушками